Происхождение человеческой речи.

В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог
Евангелие от Иоанна

Первоначально моя статья о происхождении человеческой речи была опубликована в журнале Нанкинского университета на английском языке (Reasoning on the Origin of the Human Language)

1. Общие замечания

Работ, посвященных происхождению языка, его характера, функций, структуры чрезвычайно много. Сказать что-то новое по этому вопросу практически невозможно, потому что одни и те же мысли повторяются многими исследователями. Это касаэтся роли жестов, подражания природным звукам, значения изучения детской речи и т.д. Однако само обилие работ говорит о том, что проблема глоттогенеза остается такой же темной, какой она была и сто лет назад. Часто, когда ученые берутся за эту тему, они исследуют предполагаемое развитие языка, не установив его первоначальную форму. Решить эту проблему традиционными методами невозможно. Здесь сделана попытка приблизиться к ее решению путем использования лексикостатистических данных и данных, полученных графоаналитическим методом.

Прежде, чем начать изложение этого подхода, отметим, что мы не будем касаться как нейрофизиологического, так и социального аспектов глоттогенеза, оставив это дело специалистам, и уточним, что именно мы будем понимать под словом "язык". Общепринятого определения языка в лингвистике нет (Бурлак С.А. 2011). Авторитетное определение, которое примем во внимание, таково:

Язык – прежде всего совокупность слов. Слово же двусторонне, как медаль. Одна его сторона- внешняя, звучащая или видимая (физическая), другая – внутрення, неслышимая и невидимая (психическая). Первая – это звучание или написание слова, вторая – его смысл или значение… Большинство слов обозначают нечто, существующее вне языка. Это предметы и явления внешней действительности или внутреннего мира человека, о которых высказываются мысли в процессе общения людей (Якушин Б.В. 1985, 5).

В настоящее время, в отличие от мнений некоторых мыслителей древних времен, специалистам представляется очевидным, что язык человеку не был дан свыше и не возник сам по себе в готовом виде, а прошел длительный путь постепенного совершенствования звукового способа коммуникации. Тем не менее, мысль о божественном происхождении языка просуществала до сих пор, вызывая дискуссии как следствие разного понимания божественного вмешательства:

является ли рука Творца менее отчетливо видимой, и должна ли она быть с несколько менее благоговением признана в своем действии, если мы расcматриваем самого человек созданным с необходимыми побуждениями и способностями для формирования языка, и затем овладевшим его благодаря своей естественной и сознательной работе (Whitney William Dwight. 1867, 399).

Позднее и В. Шмидт (1868-1954) рассматривал как дар Божий не сам язык, а способность человека к формированию языка (Pätsch Gertrud. 1955, 69). Однако нет согласия о характере пути развития языка в том смысле, что является ли этот путь произвольным или он был обусловленным самой природой человека. По мнению одних, таких как Ф. де Сосюр и его последователей, язык является чисто культурным конструктом, исторически возникшим как общественный продукт и передаваемый по наследству от поколения к поколению. Другие же считают, что необходимо связывать язык с иными аспектами эволюции и биологии человека, а произвольное его происхождения, развитие, функцию и структуру можно объяснить только верой в миф. В частности, Робин Аллотт в своих солидных работах, привлекая для убедительности воззрения специалистов разных отраслей науки, доказывает, что язык не может быть полностью искусственнем творением человека. Язык рассматривается им как совокупный продукт врожденных факторов и среды при условии, что при усвоении языка действует импринтинг или какой-то аналогчный процесс. Он разработал моторную теорию языка (Allott Robin1991, Allott Robin. 1994), основная идея которой заключается в том, язык сформировалася на основе уже имевшейся у человека сложной нервной двигательной системы:

Программы и процедуры, разработанные для построения и выполнения простых и последовательных двигательных движений, легли в основу программ и процедур, формирующих язык. На каждом уровне языка, от элементарных речевых звуков, через словоформы до синтаксических правил и структур, язык был изоморфен нейронным системам, которые уже существовали для управления движением (Allott Robin. 1991, 123).

Именно из этой теории вытекает, что язык не может быть произвольным. В доказательство своего предположения Р. Аллотт тесно связывает структеру языка и структуру видения в процесе подобной обработки полученной слуховой и визуальной обработке в головном мозгу (Allott Robin. 2012-1, 2012-2). Такая связь, действительно существует, о чем можно убедиться даже в обыденной жизни.

Значительно ранее в широком теоретическом контексте, используя аналогии из различных наук, Ноам Хомский определил новое направление в изучении языка, названное генеративной лингвистикой. Он является большим специалистом по синтаксическим структурам, но синтксис в строгом понимании является в языке более поздней категорией, чем звукообразование на самом начальном этапе его становления. Законы построения синтаксических структур будут проявляться четче, когда будут выяснены фонетико-семантические закономерности. Тем не менее, изучение синтаксиса дало Хомскому основание предполагать, что в основе способности человека к усвоению знаний вообще и языка в частности лежит врождённый биологически обусловленный компонент. Говоря о "врожденном базисе" (Хомский Н. 1972, 115). он практически повторяет мысль В. Шмидта о божественном влиянии на происхождение языка. В какой-то мере подобную мысль в заувалированном виде высказал российский ученый:

…формирование знаков человеческого языка – это, скорее, развитие уже имевшегося в наличии качества, нежели возникновение качества абсолютно нового (Вишняцкий Л.Б.. 2002, 55).

В целом проблема происхождения языка выглядит очень сложной, многоплановой и ее можно усложнить еще больше, если одновременно рассматривать вопросы: 1) Почему, где и когда возникла человеческая речь? 2) Как возникли необходимые для существования языка анатомические и нейро-психологические предпосылки? 3) Какова закономернось генезиса знаков, образующих язык? 4) Как развивался синтаксис? (ср. Николаева Т.М. 1996, Вишняцкий Л.Б. 2002, Бурлак С.А. 2007).Без достоверных знаний о происхождении человека ответить на эти вопросы невозможно, рассматривая их одновременно. Проблему следует решать поэтапно, идя от простого к сложному. Определяя сначала первичные звуки, издаваемые человеком, затем смысл их комбинаций, можно получить материал для исторической морфологии. Закономерности в сочетаниях и размещении словоформ дадут начало диахроническому синтаксису, изучающему переход от простейших синтаксических структур к сложному предложению.

2. Подходы к решению проблемы

Итак, наиболее простой задачей при изучении проблемы происхождения языка является восстановление его исходной формы. Между тем, начиная еще от глубокой древности, мыслители больше задумывались над сущностью языка, не имея таких данных, которыми располагает современная наука. Теоретические разработки этой темы в новое время начались Вильгельмом фон Гумбольдтом (1767-1835), который считал, что формирование языка шло естественным путем отбора человеком слов для окружающих предметов производящих впечатление подобное впечатлению от них самих и приходил к такому заключению:

Так же как слово вызывает представление о предмете, оно придает, в соответствии с особенностями своей природы и вместе с тем с особенностями объекта, хотя часто и незаметно, также ощущение соответствующее своей природе и объекту, и непрерывный ход мыслей человека сопровождается такой же непрерывной последовательностью восприятий, которые по степени и по оттенку определяются прежде всего представляемыми объектами, согласно природе слов и языка (Humboldt, von Wilhelm. 1820, 253).

К концу 19-го века уже существовало множество теорий глоттогенеза, среди которых были теории В. Вундта, Д.Тидеманна, Л. Нуаре, Х. Штейнталя, Ф. Энгельса и многих других философов. Как утверждал Б. Якушин, большинство из них считало, что язык, то есть его исходная форма, была создана человеком (Якушин Б.В. 1985, 5). Далее мысли философов расходились и ни одна из теорий не была признана удовлетворительной, и, очевидно, поэтому в 1866 г. Парижское лингвистическое общество отказалось рассматривать исследования о происхождении языка и о его эволюцию. Тем не менее, проблема не была снята с повестки дня, ибо многими учеными не считалась совершенно безнадежной:

Вопрос о происхождении языка, как вопрос не праздный, а научный, есть вопрос о том, как произошел человеческий язык, какие условия создали его, причем остается безразличным, имеют ли человеческие языки одно историческое начало или нет. Решение этого вопроса возможно и при современном положении науки (Фортунатов Ф.Ф. 1956, 61).

Эти строки были написаны более 120 лет назад, но ожидаемого прогресса не последовало, хотя к 1975 г. было опубликовано около 15 000 работ, посвященных этому вопросу (Николаева Т.М. 1996, 79) и насчитовалось не менее 23 основопологающих теорий происхождени языка (Бурлак С.А. 2011). Ни одна из этих теорий не была убедительной, поэтому некоторые ученые приходят к мысли о неразрешимомти этой проблемы вообще (там же). Занимавшеся ее теоретики в основном демонстрировали эвристический подход после анализа наявного объема сведений о языковых явлениях и фактах, как это сделал, к примеру, Фридрих Энгельс. Он выдвинул идею социально-классовой сущности языка, но, не обладая необходимыми знаниями, слишком упростил проблему. Один из апологетов коммунистического учения, Николай Марр развил идею Энгельса в своем «Новом учении о языке». Он и его последователи представляли развитие языка как еволюцию, проходящую в основном через четыре стадии, последовательно сменяющие одна другую. Когда достигается новая стадия, предыдущая не исчезает полностью, но продолжает существовать без каких-либо изменений, т. е. останавливается в своем развитии (Velmezova Ekaterina. 2002: 94). Языками, остановившимися в своем развитии, по их мнению, были следующие:

- китайский и некоторые африканские языки – первая стадия;

- тюркские, монгольские и финно-угорские языки – вторая стадия;

- кавказские и семитские языки (так называемые "яфетические") – третья стадия.

Индоевропейские и некоторые другие языки находятся на четвертой стадии и продолжают развиваться [там же]. Однако текущая экономическая ситуация в Китае полностью опровергает эту надуманную теорию. Ошибочные представления о существовании стадий развития языка привели Марра к мысли о существовании между ними определенных границ, разделяющих определенные явления в разных составляющих языка, но в то же время допускающих существование субстратных элементов предыдущего этапа. В частности, на уровне фонетики он предложил следующие исходные позиции для этапа изучения языка:

… все слова всех языков, поскольку они являютя продуктом одного творческого процесса, состоят всего-навсего из четырех элементов, каждое слово из одного или двух, реже трех элементов; в лексическом составе какого бы то ни было языка нет слова содержащего что-либо сверх все тех же четырех элементов. Эти четыре элемента обозначаем… A, B, C, D; они, прежде называвшиеся нами же племенными словами SAL, BER, YON, ROШ, – основа формального палеонтологического анализа каждого слова; без предварительного производства такого анализа, без разложения слова на наличное в нем количество элементов, одного, двух или более, нельзя сравнивать, без такого анализа сравнительный метод не действителен (Марр Н.Я. 1936. Том второй, 16).

Не только утверждение о четырех словообразующих элементах языка, но и все «Новое учение о языке» Николая Марра было со временем отброшено советскими лингвистами, несмотря на ее явное марксистское содержание, однако новой идеи не было предложено и проблемой происхождения языка никто больше не серьезно не осмеливался заниматься, настолько сложной стала она представляться. Лингвисты на какое-то время фактически отстранились от нее совершенно:

Поскольку вопрос происхождения языка не удавалось устранить из поля научных интересов совсем, он считался в лучшем случае делом психологов, антропологов и т.д., которым языковеды мало чем могут быть полезны. (Булаховський Л.А. 1975. Том перший, 166).

Короткое знакомство с историей отношения лингвистов к вопросу о происхождении языка убеждают о субъективности оценок возможности его решения, которые зависят от состояния этимологических исследований. Также субъективным было отношение к дилемме полигенеза или моногенеза языков без достаточных оснований для окончательного выбора. Скорее всего, идея моногенеза является внутренним убеждением отдельных ученых, что хорошо видно по работе М. Рулена (Рулен М. 1991). Правда, к концу 20-го ст. были обнаружены данные, красноречиво свидетельствующие о единстве происхождения всех современных языковых семей мира (Мельничук А.С. 1991, 28). Это утверждение предполагало решение вопроса о происхождении языка из одного общего предка. Однако достигнутый успех не был развит в последующие годы и выбор в пользу моногенеза языка оказался преждевременным.

Несостоятельность лингвистов плодотворно заниматься вопросом происхождения языка является проявлением общего кризиса не только языкознания, но и всего корпуса гуманитарных наук. Осознание этого кризиса дает основания поколению так называемых "постмодернистских" ученых ставить под сомнение "фундаментальные принципы науки Нового времени" и при такой тенденции Марр вдруг становится актуальным как предтеча постмодернистского подхода к языку и другим феноменам (Алпатов И.М. 2006, 14).

Здесь не место глубоко рассматривать причины кризиса в лингвистике, но одной из них является пренебрежение точными методами исследований. Однако их применение и, в частности, графоаналитического метода, могут дать лингвистам новый материал для рассмотрения проблем глоттогенеза эмпирическим методом, а не в онтологическом смысле, как это до сих пор делало большинство философов. Эмпирическим обобщением, по выражению Вернадского, не отличается от научно установленного факта (Вернадский В.И. 2004, § 15).

Применение графоаналитического метода позволило локализовать места формирования первичных диалектов ностратических языков в районя Армянского нагорья и ближайшей местности (Стецюк Валентин. 1998). Предположительно в этих же местах проходило формирование сино-тибетских языков, кавказские языки формировались в непосредственнойблизости. Незначительные размеры этой территории позволяют говорить что все эти языки формировались на одном и том же фонетическом поле, поэтому основные звуки их языков должны быть одними и теми же или, по крайней мере, очень бликими. Это нужно иметь в виду при воссоздании закономерностей первоначального этапа глоттогенеза.

Существует предположение, что протоязык человека был метафорическим (Николаева Т.М. 1996, 81). Эту слишком общую мысль трудно развить в конкретном направлении. Основанные на таком предположении теории носят поэтический характер. Скорее всего, не следует углубляться в психологию, а ретроспективно представить возможные особенности протоязыка. Идя таким путем мы приходим к вопросу о происхождению первичных языковых знаков. Существует на этот счет две точки зрения, из которых одна заключается в том, что они изначально носили вербально-звуковой характер и выросли из разного рода естественных вокализаций, характерних для наших отдаленных предков, другая же предполагает, что звуковому языку предшествовал жестовый (Вишняцкий Л.Б. 2002, 55). Однако, поскольку человеческая речь развивалась по пути совершенствования звуковых сигналов, то вопрос о языке жестов носит более узкий характер и не он определил дальнейшее развитие языка, хотя принимал в этом развитии свое участие.Теории о происхождении звучащей речи из жестов подробно рассматривает Светлана Бурлак (Бурлак С.А. 2011).

3. Первые звкуки человеческой речи

Определенные факты для воссоздания первых звуков, издаваемых человеком, может предоставить сопоставление звуков тех языков, развитие которых можно проследить исторически до некоторой временной границы, со звуками, издаваемыми биологически близкими к человеку животными, восстанавливая неизвестные нам звуки первобытных людей методом интерполяции в промежуточный этап эволюции человека, недоступный для исследования другими методами. Полученные таким образом гипотетические звуки станут основой дальнейших умозаключений, но сама реализация такого метода является наиболее сложной задачей:

Вопрос о происхождении языка прежде всего упирается в происхождение звуковой стороны слов и речи, смысловая же их сторона почти всегда связывается с мышлением или внешним действием и поэтому кажется менее загадочной (Якушин Б.В. 1985, 5).

Характер звуков на раннем этапе развития языков можно представить по фонографичеким текстам, оставленных современным человеком (неоантропом) на твердых материалах в древнейшие времена. О речевом общении палеоантропов (неандердальцив) говорить нет оснований, ибо и построение их гортани не позволяло произносить гласных звуков, и структура мозга не обеспечивала возможности абстрактного мышления (Смирнов С.В. 1997, 6). В настоящее время представляется неоспоримой монофилетическая теория, в соответствии с которой современный человек произошел от одного вида человекообразных животных где-то в одном месте в Африке. Соответственно, все языки мира должны были пройти сходные процессы становления, связанные с общими особенностями артикуляционного аппарата и психической деятельности человека, подобным образом связывающей представления об окружающем мире c их отражением в языковой форме.

Считается вслед за В. Вундтом, что при своем зарождении языки не имели частей речи, основной формой проявления возникающих чувств были признаки (предикаты) наблюдаемых предметов и явлений. На основе предикатов возникали корни новых слов и образовывались суждения (Якушин Б.В. 1985, 51). Особенностью создания новых слов было то, что в этом процессе "морфология в ее современном понимании отсутствовала; единственным видом словообразования было корнесложение, т.е. соединение двух корневых слов в одно сложное целое" (Андреев Н.Д. 1986, 4). Очевидно корнеслова произошли из звуковых сигналов, логическая связь между которыми уточнялась интонацией, жестикуляцией и другими возможными способами, например, порядком, повторением, силой звучания отдельных звуков. Первоначально звуковые сигналы должны были быть идеофонами, значение которых было каким-то образом отвечало звучанию, хотя в современных языках такая связь практически отсутствует.

Уже издавна существовали приверженцы фонетического символизма, которые отстаивали мнение, якобы отдельные звуки, а тем более, их сочетания наделены семантическим или експересивним характером. В 1930 английский лингвист Джон Руперт Фирт назвал такие звуки и звукосочетания фоностемами. Наблюдение за общением людей могут убедить, что фоностемы могут быть понятны собеседнику без объяснения. Например, звуки m и n понятны людям разной языковой принадлежности как отрицание, особенно если эти звуки сопровождается покачиванием головы в разные стороны. Тот же звук m может быть понят как «я», «мой», «мне», «меня», если сопровождался кивками головы. Взрывные согласные требовали однократного жеста, который мог указывать на другого человека или на какой-то предмет. Тогда звуки dh, th, d, t одновременно з однократным движением головы вверх могли означать «ты», «твой», «тебя», «тот», «там». Постепенно людям становилось ясно, что связи между звуками и их значением могут быть уточнены с помощью словотворчества комбинированием некоторого ограниченного множества звуков, которыми владел человек. Простейшими звуками были гласные, которые практически не изменились до наших дней, и, как и в наши дни, их издавание сопровождало проявление эмоций выражением лица.Согласные звуки в сочетании с гласными стали развиваться для идентификации конкретных предметов.

4. Принцип «онтогенез повторяет филогенез»

Представление о первых согласных может дать наблюдение за развитием речи у ребенка, у которого звуки образуются естественным образом (в первую очередь губные). Если исходить из принципа Геккеля «онтогенез повторяет филогенез», то эволюция человеческого языка должна быть подобна развитию речи ребенка с момента его рождения. Подобную мысль уже высказывал В.И. Абаев:

… …формирование сознания и речи у детей в „сгущенном“ виде повторяет процесс формирования сознания и речи у первобытного человека (Абаев В.И. 1993, 19 – цит. по Бурлак С.А. 2011).

Значение наблюдения над развитием речи ребенка для реконструкции эволюции языка известно давно:

… специалисты по детской речи считают, что детский язык в определенных временных границах развивается самостоятельно. Поэтому можно предположить, учтя принятое у психологов понятие "наследственная, или родовая, память", что первые проявления языковой способности могут как-то охарактеризовать процесс возникновения языка (Якушин Б.В. 1985, 66).

Существует, однако, иной взгляд значения изучения детского речи для восстановления историческго процесса развития языка. Теория педоморфозиса, построенная на изучении развития речи ребенка предполагает, что человеческие языки последовательно заменяют те черты, которые детьми усваиваются позднее, на те, которые возникали в речи ребенка раньше (Николаева Т.М. 1996, 83). Иначе говоря, эволюция языка может быть представлена как движение назад, заложенное в наших генах, что в целом противоречит большинству данных о человеческой еволюции. С критикой теории педоморфозиса выступали многие ученые, среди них Ph.Lieberman и J.Wind, но следует признать, что в ней все-таки имеется рациональное зерно. Лингвистические иллюстрации, подтверждабщие теорию педоморфозиса в целом относятся к области морфологии и синтаксиса, и это может подтверждать воззрения Н. Хомского о врожденных грамматических принципах человека. Однако наблюдения за звуковой стороной детской речи убедительно свидетельствуют о возростающей в процессе роста сложности произносимых ребенком звуков. Поскольку нас интересует только процесс возникновения языка, то поочердное усвоение ребенком первых и последующих звуков как раз и может помочь нам представить этот процесс.

При выдохе ребенка с одновременным размыканием губ легко образуется звук ph, который при участии голосовых связок превращается в звукосочетания phә, bhә, pa, ba. О том, что выражает этими звуками ребенок, не следует предполагать преждевременно без дополнительных свидетельств, поэтому нельзя связывать дальнейшие рассуждения с теорией, названной Максом Мюллером “pfui-pfui”, согласно которой первые звуки, издаваемые человеком, выражали определенные чувства. Однако показательно, что со звуков pu-, bu-, образующихся при выдыхании, начинаются слова со значением «дуть” во многих языках мира (п.-и.-е. *pū-, *peu-, ф.-уг. *puš-, сино-тиб. *bŭ, тунг.-ман. *pus, кор. pučha-, яп. fusubur).

При выдыхании через нос образуется звук m и другие подобные фоностемы. Слух улавливает разницу в их звучании и может использовать их в качестве звуковой сигнализации при общении, придавая каждой фоностеме значение, соответствующее ситуации. При этом в детском лепете проявляются определенные закономерности:

Лепет имеет целый ряд нетривиальных свойств: так, наиболее частотным типом слога в нем является тип "согласный + гласный" (этот же тип является единственным, допустимым во всех языках мира); набор возможных согласных и гласных (если иметь в виду только те, которые устойчиво повторяются, не учитывая уникальные события) крайне ограничен; сочетания согласного с гласным в пределах одного слога не случайны, но подчинены принципу инерции: дентальные согласные коррелируют с передними гласными, заднеязычные – с задними (огубленными), губные – со средними или нейтральными, причем эти корреляции не зависят (или лишь отчасти зависят) от усваиваемого языка. Последовательности из двух слогов в лепете, как правило, представляют собой редупликации, нередуплицированные же последовательности слогов чаще всего начинаются с губного согласного (это связано с тем, что губные согласные проще для произнесения), при этом во втором слоге имеется язычный согласный (Бурлак С.А. 2007).

Можно предполагать, что по таким закономерностям, происходило зарождение человеческой речи при том что первыми звуками были нейтральные гласные типа "шва" (ə), соответствующие естественному положению языка и билабиальные согласные b, bh, p, ph, m. Для определения первейших закрепленными в сознании понятий, связанных с определенными звуковыми сигналами, можно сравнить наиболее употребительные и, соответственно, наиболее древние слова разных языков, начинающиеся с огубленных согласных разных типов и выделить из них семантические поля, анализ которых может дать основания для выводов. Чтобы ответить на вопрос о возможности общего происхождения всех языков мира, следовало бы провести такую работу на материалах как можно большего количества языков самых различных языковых семей.

5. Сравнение этимологических комплексов

В свое время было высказано мнение, что идея реставрации первобытного языка путем сравнения существующих языков является химерой (Якушин Б.В. 1985, 66). Однако все зависит от методики сравнения, которые могут быть разными. Сам процесс сравнения звукового состава слов разных языков определенного семантического поля даст ответ на вопрос о существовании закономерностей в названии тех же предметов разными людьми. Очевидно, той же идеей руководствовался А.С. Мельничук, когда писал, о полученных данных, свидельствующих о единстве происхождения всех языков мира:

Эти данные представляют собой ряд фонетически соотносительных и регулярно повторяющихся в языках каждой семьи обширных этимологических комплексов с большими пучками связанных между собой элементарных значений и со специфической, до сих пор не отмечавшейся сложной системой структурных вариантов корня, одинаковой для каждого этимологического комплекса (Мельничук А.С. 1991, 28).

Мнение Мельничука основано на большом опыте работы с лексикой многих языков при редактировании этимологического словаря украинского языка и на интуиции большого ученого. Широкого сравнения таких комплексов он не проводил, да это и не под силу одному исследователю, но первый опыт такой работы все же был сделан, и здесь подаются ее результаты. При проделанной работе принималось во внимание следующее положение:

… в первобытном языке существовало лишь очень ограниченное число звуков и звуковых сочетаний и что область значений слов была здесь также очень ограничена, причем эти значения представлялись бы крайне неопределенными с точки зрения современного человека, владеющего развитым языком (Фортунатов Ф.Ф. 1956, 60)

Сравнение этимологических комлексов было проведено для некоторых европейских и азиатских языков. Из европейских языков был взят лексический материал картвельских, тюркских, индоевропейских, финно-угорских и северокавказских. Тюркские языки были причислены к европейским языкам в соответствии с местом их формирования в Восточной Европе в соответстии с результатов исследований графоаналитическим методом (Стецюк Валентин. 1998, 48-52). Включение тюркских языков в алтйскую семью является ошибочным, точно таже как представление о первых тюрках как о монголоидах. Монголоидные черты развились у части тюрок после смешения их с аборигенами Азии, с которыми они вступили в контакт после миграции из Восточной Европы на Алтай. Ихсодя из этого, сравнение азиатских языков в этой работе проводилось по материалам сино-тибетских и алтайских языков без тюркского.

5.1. Европейские языки

К рассмотрению были привлечены предполагаемые первичные слоговые фоностемы phә-/pә-, bhә-/bә-, mә-. Поиски соответствий для них в одном семантическом поле дали результаты представленные ниже.

5.1.1. Фоностемы phә-, pha-, phe-. Их возможные модификации и дивергенции.

(1)Северокавказские языки: pa-, pe-, pi-, ba-, be- и т.д.:

Анд., ахв., хвар. , лак. baba, авар. buba, чам. babu, арч. buwa и др. под. “мать”, абаз. pahčwi “предок”, абх. a-piza, адыг. paš, чеч., инг. bačča “вождь, предводитель”, абх. a-pšwma “хозяин”, авар. beter, удин. bul “голова”, анд. beterhan, кар. betirhan, авар. bečed, удин. bixažuq “бог”, анд. burta, кар., ахв. bečedo-b, цези, гинух bečedaw, “богатый”, абх. a-birg, уб. bažw “старик”).

Этот набор образует следующее семантическое поле: “мать” , “предок”, “вождь, предводитель” , “голова”, “бог”, “богатый”, “дед, старик” .
.

(2) Картвельские языки: pa-, pe-, ba-, be- и т.д.:

Груз. papa, мегр. papu “дед”, груз. bebia “баба”, batoni “господин, хозяин”, груз bericac-i, мегр. badid-i, лаз. badi “старик”.

Семантический ряд : “дед, баба”, “старик” “господин, хозяин”.

(3) Тюркские языки: pa-, pe-, ba-, be- → apa-, aba- и т.д.:

Др. тюрк. apa “старшая родственница”, aba “прародитель, предки”, туркм. , тат. , кирг. baba “дед”, тур. baba “отец, родитель”, тат. babaj “дед, тесть, старик”, чув. papaj “старик, дед”, Papaj “чувашский бог”, др. тюрк., туркм. и др. beg, гаг., каз. bej, тур. bey, якут. bahyj и др. “господин, хозяин”, гаг., туркм., тат., каз., baš, тур. baş, узб. boš, якут. bas и др. под. “голова”, чув. pujan, ю.-алт, тув. paj, гаг., туркм., каз. baj и др. “богатый”.

Семантическое поле: “предки”, “дед, старик”, “отец”, “господин, хозяин”, “голова”, “бог”, “богатый”. Последнее значение связывается с социальным статусом

(4) Индоевропейские языки: pā-, pǝ-, pāu-, pū-, ba- и т.д.:

Слав. baba “старая женщина”, др. инд pitar, Ав. pitar, арм. hair (*pǝtēr), гр. πατήρ, лат. pater “отец”, др. инд. purā, алб. pa “прежде, раньше, перед тем”, гр. πηός, “родственник”, др. инд. Pūṣaṇ `ведический бог”, гр. Πά̄ν “греческий бог”, сл. Perunъ “славянский бог грома”, др. инд. pati-, Ав. paiti- “господин, хозяин”, лит. pàts “муж”, др. инд. piparti “сидит над, ведет”, лат. portāre “вести, гнать”, лат. pāstor “пастух”, сл. pasti “пасти”, тох. A pās-, В pāsk- “беречься, охранять”, алб. гег. me pa “наблюдать, защищать”, лат. polēre “быть сильным”, арм. hast “плотный, крепкий”, др. исл. fastr, др. сакс. fast, др. вн. festi и др. “сильный, крепкий”.

В финно-угорских языках отсутствуют звонкие звуки b, bh, поэтому фоностемы pa-, pe- могут соответствовать фоностемам ba-, bha-. См.ниже.

Семантическое поле: “баба”, “отец”, “предок”, “родственник”, “ прежде, раньше”, “бог”, “господин, хозяин”, “пастух”, “защищать”, “беречь, охранять”, “сильный, крепкий” , “вести, гнать”.

(5) Финно-угорские языки: pa-, pe- → apa- и т.д.:

В финно-угорских языках отсутствуют звонкие звуки b, bh, поэтому фоностемы с их глухими вариантами pa-, pe- могут соответствовать фоностемам ba-, bha-. См.ниже.

Общее семантическое поле для фоностем phә-, pha-, phe- во всех языках: “предки”, “отец”, “мать”, “дед”, баба”, “старый, старший”, “вождь, предводитель, господин”, “голова”, “пастух”, “ беречь, охранять”, “вести, гнать”, “бог”, “богатый”, “сильный, крепкий”. Фонетическое и семантическое развитие фоностем можно предполагать в направлении от значения “предок” (отец, мать, дед, баба, старый) к категориям “старший, вождь, предводитель, господин”, “бог”. Другие производные слова принимали близкие значения “голова”, “пастух”, “ беречь, охранять”, “вести, гнать”. Слова “богатый”, “сильный, крепкий ”, образовывались как определения для лиц высокого социального статуса или божества.

Обращает на себя внимание тот факт, что при обозначении предков по мужской линии наблюдается определенное однобразие, в то время как для наименования матери даже в родственных языках употребляются слова самых различных корней, которые часто используются также для обозначения других взрослых родственников, таких как “отец”, “(старшая) сестра”, “баба”, “дед”, “тетя”, “дядя”. Наиболее употребительные их них такие: aba, ama, ana, ava, aka, ana, ani, ata, ava, baba, buba, dada, deda, dida, ema, ena, ima, ijo, ila, ije, mam, mama, nana, nena, nin, non и др. Объясние такого разнобразия очевидно следует искать в психологии.

5.1.2. Фоностемы bha-, bhe-. Их возможные модификации и дивергенция.

(1) Северокавказские языки: ba-, be-, pe-, wa-, wi- и т.д.:

Чеч., инг. ber, таб. bicir “ребенок”, абх. a-pa, абаз. pa, чеч., инг. woI, авар. was, анд. wošo, багв. waša, тинд. waha, чам. waha, woša, цези uži “сын”, абх. a-pha, абаз. pha, уб. phja “дочь”, ахв. wacoša, удин. wičә-kar “племянник”, чеч. waša, инг. woša, авар. wac, анд. woči, тинд. waci, дарг. uzi, удин. wiči “брат”, абх. a-wa, “родственники”, убых. wišak, wašak ”слуга”, абх. a-wira, удин. bixesun “родиться”, убых. wišak, wašak “слуга”, багв. bižila, гунз. bigla “расти”, адыг. wici, чеч., инг. buc, год. besi, цези bix, хв., беж. box, гинух bex “трава”, авар. bačin, чам. wuhe, удин., borzu “урожай”.

Семантическое поле: “ребенок”, “сын, племянник, брат”, “дочь”, “родственник”, “слуга”, “родиться, расти”, “урожай”, “трава”.

(2) Картвельские языки: ba- → be-, bo-, wa-, wo-, o-, gw-, и т.д.:

Груз. važ-i, Laz bere “сын”, лаз. bozo “дочь”, мегр. bos-i, “мальчик”, груз. ožax-i, gvar-i, сван. wodžax, gwar “семья, род”, мегр. badeba “родиться”, груз. balax-i “трава”.

Семантическое поле: “сын, мальчик”, “дочь”, “семья, род”, “родиться, расти”.

(3) Тюркские языки: ba-, bo-, bu-, be-, и т.д.:

Туркм., тур. , кум., тат. , башк., каз., кирг. bala и др. под, гаг. pali, чув. papa, тур., карач., балк. bebek, тат. bäbi, каз. bebe и др. под. “дитя, ребенок”, гаг. baša, карач., балк., тув. baž'a, каз. baža, хак. paža и др. под. “зять”, туркм. bažy, тур. bacı, як. baxys “сестра”, тур. bulanmak, карач., балк. bolurga, башк. bulyu, каз. bolu и др. под. “быть”, гаг., тур. var, карач., балк., тат., каз., bar, якут. baar и др. “существовать, иметься”, туркм. , тур. bitmek “расти”.

Семантическое поле: “ребенок”, “сын, зять”, “сестра”, “быть, существовать”, “расти”.

(4) Индоевропейские языки: bha- bheu-, bhō̆u-, bhū-, bher- и т.д.:

Др. инд. bhavati “процветает”, Ав. bavaiti “получает, происходит”, būšyeiti “появляется”, алб. buronj “начало, источник, происходить”, арм. bois, “побег, трава, растение”, гр. φέρμα, арм. ber “фрукт, злаки, урожай”, перс. bar “фрукт”, алб. ber “трава”, гр. φῖτυ “побег, росток”, φῦλον “род, пол”, лат. fīō, fī̆erī “сделанный, существующий”, лит. bū̃vis “бытие, жизнь”, др. прус. buwinait “живи!”, лтш. bûšana “бытие, сущность”, слав. byti “быть”, др.исл. byrð “рождение”, др. инд. bhrūṇa- “эмбрион”, гот. barn “ребенок”, алб. bir “сын”, лит. bernas “слуга”.

Семантическое поле: “быть, расти, жить, существовать“, ” происходить, рождаться, появляться”, ”ребенок”, “слуга”, ”плод, фрукт”, “трава, растение”, “побег, росток”.

(5) Финно-угорские языки: bha- → po-, pu-, wo-, we-, ū- и т.д.:

pa-, pe- → apa- и т.д.:

Венг. apa “отец”, фин. appi “тесть”, фин. pää, эст. pea, венг. fej, fö, морд. pria “голова”, удм. peres’, pesiataj, мари pöle, коми pöl’ “предок, дед”, мари peŋyde “сильный, твердый”, фин. pohja, perusta, мари poktaš, хант. pögtä “гнать”.

Вепс. poig, морд. piji, эст. poeg, фин. poika, мари pu, удм., коми pi, венг. fiú и др. “мальчик”, фин. veikko, саам. vogk, коми vok, фин., эст. vend “брат”, мари pošaš, удм. budyny, коми bydmyny, удм. vordyny, коми verdny “расти, выращивать”, венг. van, морд. ulems, коми vövny и др. “быть, иметься, существовать”, вепс. barb, vic, фин. varpa, vitsa, коми uv, удм. ul “ветвь, прут”, хант. wangћi, манси wansin “трава”, вепс. vaza, морд. vas, фин. vasa, мари waza и др. “теленок”.

Семантическое поле: “отец”, “голова”, “предок, дед”, “сильный, твердый” , “вести, гнать”.

Общее семантическое поле для фоностемы bha- bhe- : “ребенок”, “сын, племянник, брат”, “зять”, “мальчик”, “дочь”,“родственник”,“семья, род”, “слуга”, “быть, существовать”, “родиться”, “выращивать, расти”, ”плод, фрукт”, “урожай”, “трава”, “ветвь, прут”, “теленок”. Некоторые индоевропейские слова корня bher- связываются со значением “носить, приносить” (слав. brati, др. инд. bharati “приносит”, арм. berem, лат. fero “несу” и др.) Из других расматриваемых языков в соответствие можно поставить только тюркские со значением “давать” (туркм. bermek, тат. birü, каз. beru, узб. bermoq и др.), в других ничего похожего не было найдено. Очевидно, первоначально значение слова корня bher- было “происходить, появляться”, из которого могли произойти слова со значением “ребенок, плод” и подобные, а также слова со значением “приносить, брать” и “давать”.

5.1.3. Фоностемы ma-, me-. Их возможные модификации и дивергенция.

Выше упоминалось, что отдельный звук m может быть понят в значении личного местоимения первого лица. Это справедливо для картвельских, тюркских, индоевропейских и финно-угорских языков, но в северокавказских этот звук используется для образования личного местоимения второго лица (авар. mun, анд. min, men, багв. me, ахв. mene, год. min, цези mi и др. под. “ты”). Такую разницу можно объяснить противоположным пониманием жеста, сопровождающегося звуком m при общения двух людей, не знающих общего языка. Такая неопределенность отсутствует при номинации понятных объектов. Продолжим рассмотрение.

(1) Северокавказские языки: ma- → mo-, mu- и т.д.:

Чеч. moh, инг. muh, цези mo, беж. mähä, лезг. maq, агул. maw, хин. mi, mä и др. “жир”, год. manza “пища”, дарг. maha, лезг. meft, удин. ma “мозги”, чеч., инг. moz “мед”, инг. mäq, цези magalu “хлеб”, адыг. meәđi, каб. međ “овца”, лезг. mirg, агул. murx, рут. mix “олень”.

Семантическое поле: “жир”, “пища”, “мозги”, “хлеб”, “мед”, “овца”, олень”

(2) Картвельские языки: ma-, me- → bha- и т.д.:

Мегр. manger-i, груз. marcval-i “зерно”, сван. manāš “рожь”, mengre “мясистый“, мегр., лаз bža “молоко”, груз. mosaval-i, мегр. monari-i “урожай”, груз. maril-i “соль”.

Семантическое поле: “урожай”, “зерно”, “рожь”, “молоко”, “соль”.

(3) Тюркские языки: ma-, me-- → ba-, bu-, bul- и т.д.:

Др. тюрк. meŋ “пища, еда”, гаг. maja, туркм., тат., каз., кирг. maj и др. “жир, мозги”, туркм., тат., каз., кирг. maral и др. под. , тат. bolan, каз., узб., кирг. bulan, чув. pălan “олень”, др. тюрк. bulan "лось", тур., туркм., тат., каз., кирг. bagir “печень”, гаг. börek, туркм. böwrek, тур. böbrek, каз. büjrek, кирг. böjrok “почки”, др. тюрк. meŋilä- “есть головной мозг”, meji, чув. mimĕ, тур. beyin, карач., балк. myjy, тат. mi, каз. bejit, узб. mija “мозги”, др. тюрк. тур., туркм., тат., каз., кирг. bal , чув. пыл “мед”. Первичное m могло преврашаться в тюркских языках в b и обратно или в p в чувашском.

Семантическое поле: “еда”, “жир”, “мозги”, “печень”, “почки”, “мед”, “олень”.

(4)Индоевропейские языки: ma-, me-- → mēmso-, moz-g-o-, meli-t-, medhu-, mē̆lĝ- и т.д.:

др. инд. mēdas- “жир”, majjan, majjā, majjas- “мозги”, māṁsa-, гот. mimz, слав. męso, тох. В misa и др. “мясо”, Ав. mazga- “мозги”, др. инд madhu-, арм. meɫr, алб. mjal, лит. medùs “мед” и др., лат. mel, mellis “мед”, лат. mulgēre, лит. mìlžti, др. вн. melchan, слав. mlěsti и др. “доить”.

Семантическое поле: “мясо”, “мозги”, “костный мозг”, “мед”, “молоко”

(5) Финно-угорские языки: ma- me--

Вепс., эст. maks, морд., фин. maksa, саам. muökse, удм., коми mus, манси majt и др. „печень”, фин. marja, эст. mari, мари mör, манси morax и др. „ягода“, фин. mäti, мари mortn'o, удм, коми myz’ , хант. märän и др. под., “икра”, фин., эст. mesi, мари, коми ma, удм. mu, венг. méz, манси mag и др. “мед”, удм. mös, коми, хант. mes, манси mis „корова”, вепс. maid, фин. majto, саам. majjt и др. “молоко”, фин. mehu, эст. mahl и др. ”сок” .

Семантическое поле: “печень”, “ягода”, “икра”, “мед”, “молоко” , “сок”, “корова”.

Четко выражено во всех языках значение модификаций фоностемы ma-, ma- во всех языках как “добыча, пища” (“мясо”, “печень”, “почки”, “жир”, “мозги”, “костный мозг”, “мед”, “хлеб”, “овца”, “олень” и др.) Сохранение и поддержание жизни было для первобытного человека основным инстинктом и неудивительно, что первые его слова принимали именно такое значение.

В тоже время значения этих же фоностем получили другое направление, а именно в информационно-сигнальную сторону, а со временем они распространились и на умственную деятельность тесно связанную с языком. Рассмотрим примеры.

(1) Северокавказские языки: ma-, me- → ni- и т. д.

Чеч., инг. mott, авар. mac, багв. miš, чам. mič, беж. mic, лезг. mez, удин. muz “язык”, беж. nisal, гунз. nisa “сказать”, убых. maša, лак. maq “слово”, ахв. mačunula, ботл. masi “рассказывать”, беж. morλal “бормотать”, бацб. mottar “казаться”, адыг. maqe, каб. maq “голос”, чам. māna “следовать”, авар. maλize, анд. moλidu, кар. maλaλa, ахв. maλiλa, год. maλi, цези moλa “обучать”.

Семантическое поле: “язык”, “язык, слово”, “сказать, рассказывать”, “казаться”, “голос”, “следовать”, “обучать”.

(2) Картвельские языки: ma-, me- → ene-, ne-, ni- и т. д.

Груз. ena, мегр. nina “язык”, лаз. nena “язык, слово”, сван. li-mqer-i “понимать”, груз. makhsovs “помнить”, груз. morčileba, лаз. meudž-u “подчиняться, слушаться”, груз. martva “приказывать”, мегр. meturapa “подражать”, груз. močvendeba “казаться”.

Семантическое поле: “язык”, “язык, слово”, “понимать”, “память”, “слушать”, “казаться”, “подчиняться, слушаться”, “приказывать”.

(3)Тюркские языки: ma- → be-, em- и т. д.

Гаг. belli, туркм., тур., карач., балк., каз., узб. belgi “знак”, туркм. magtamak, тат. maktanu, узб. maqtamok, кирг. maktoo, якут. maxtan “хвалить”, туркм. bezeg, тур. bezek, каз. beze и др. “украшение”, туркм. üm, каз. ym, тув., хак. im “знак, сигнал”, башк. büläk, кирг. belek, якут. belex и др. “подарок”.

Семантическое поле: “знак, сигнал”, “хвалить”, “украшать“, “подарок”.

(4) Индоевропейские языки: ma-, men-, mereĝ-, emen-, en(o)mn̥-, nōmn̥- и т. д.

Гр. μηνύω “указывать”, лит. mó-ju, mó-ti , слав. machati “махать, делать знак рукой”, др. инд. mahati “высоко ценить, уважать”, др. исл. mark “знак”, др. инд. manas-, Ав. manah- “смысл”, др. инд. manyatē, Ав. mainyeite, слав mьniti “думать”, лат. memŏrāre “помнить”, др. инд. mēdhā, арм. i-manam “понимать”, слав. mǫdrъ “мудрый”, алб. emën, слав. jьmę, др. инд. nāma, арм. anun, лат. nōmen, нем. Name, гот. namo и др. „имя“.

Семантическое поле: “знак”, “подавать знак”, “уважать”, “смысл”, “думать”, “память”, “имя”.

(5) Финно-угорские языки: ma-, man-, nem- и т. д.

Саам muone “называть”, мари manaš, венг. mond и др. “сказать”, эст. nimi, саам. namma, удм, коми nim, хант. nem, манси näm и др. под. „имя”, вепс. mel’, фин. mieli, саам. miella, “смысл, разум”, удм. mylkyd “настроение”.

Семантическое поле: “говорить”, “мысль”, “имя”, “сказка”, “память”

По общему семантическому полю всех языков можно заключить, что фоностемы ma-, me- и их модификации развивались в корнеслова от значения “знак, сигнал” к таким категория как “слово, имя”, “называть”,“говорить”, “отмечать знаком” и далее по одному направлению “смысл, значение, думать, разум” , а по другому – “ценить, уважать, почитать”.

5.1.4. Фоностемы ča-, ka-, če-, či-. Их возможные модификации и дивергенция.

Трудовую деятельность человека сопровождали непроизвольные звуки при выполнении тяжелой работы. Например, человек крякает, издает звук сложной артикуляции при резких движених во время рубки дерева. У разных людей он может быть разным, но в его составе всегда присутствует взрывной велярный. Начальные звуки при образовании слова, характеризующего такую работу, принимали форму k или č. Развитие семантики привело к образованию слов со значением “острый” и к названиям острых инструментов и работы с ними.

(1)Северокавказские языки: ča-, ka-, če- и т. д.

Абаз. bqara, кар. čjλa, čwaraλa, чам. čina “бить”, год. čindi, чеч. cesta, цах. qaxas “резать”, авар. kotiza, кар. čirala “рубить”, уб. canišw, беж., гунз. čit, лак. čila, аг., рут. kant “нож”, абх. a-car, абаз. cara “острый”.

(2)Картвельские языки: ke-, če-, ce- и т. д.

груз. cema, сван. li-qer “бить”, мегр. čkirua, лаз. o-čkir-u, “резать”, груз. kapva, мегр. kvatua “рубить” , мегр. kvaga, чам. kota, цах. kira “топор”, груз., мегр. cel-i “коса”, груз. celva “косить”, сван. kucaj “острый”.

(3) Тюркские языки: ča-, ka-, ke- и т. д.

туркм. çapmak, тат. çabu, каз. šabu, узб. čopmoq, тув. šavar и др. “рубить ”, чув. kas, каз. kesu, узб. kesmoq, кирг. kesuu и др. “резать ”, туркм. çaqmak, тат. čagu, узб. çaqmok, “колоть”, туркм., узб. kesgir, гаг. keskin, “острый” и др, тат. čar “точило”.

(4) Индоевропейские языки: kāu-, kǝu-, k̂es- (s)ker- и т. д.

Др. инд. sāsti, sasati, др. исл. scera “резать”, др. вн. sceran “отрезать”, гр. κείρω “брить”, лат. cūdō, -ere, лит. kauju, koviau “бить, ударить”, тох. A kot-, В kaut- “колоть”, слав. kujǫ, kovati “бить, ковать”.

(5) Финно-угорские языки: ko-, ke-, ki-, čә- и т. д.

Фин. kolista, эст. kolkima, мари kopkaš, kyraš, čačaš, удм. kyryny, kokany, коми kotškyny, ханты čәqalta “бить, стучать”, удм. korany, коми keravny “рубить”, фин., эст., вепс. kirves “топор”, венг. kés, мари küzö, хант. kösәg “нож”.

5.2 Азиатские языки

Законы развития и трансфомации губно-губных (билабиальных) согласных в азиатских языках еще не установлены, поэтому целые лексические комплексы, содержащие исходные билабиальные фоностемы, были разделены по семантическим полям с учетом опыта европейских языков.

5.2.1 Семантическое поле “быть, существовать”, “рождать, рождаться”, “расти”

Структура этого сематического поля включает в себя такие понятия как “предок” (“дед”, “баба”, “старая женщина”), “родители” (“отец”, “мать”, “муж”, “мужчина”, “женщина”), “старый, старший”, “семья, род”, “ребенок” (“молодой”, “молодое животное”, “мальчик”, “девочка”, “сын”, “дочь”, “слуга”), “родственник” (“племянник”, “брат”, “кузен”, “кузина”, “невестка”, “зять”, “сноха”). Они развились в понятия более низкого уровня – “вождь”, “голова, глава”, “вести, гнать”, “пастух”, “заботиться”, “бог”, “жрец”, “богатый” (“обильный”, “много”, “очень”), “сильный, крепкий”, “давать-брать”, "добывать", "еда" и далее – “растение”, “цветок”, “дерево”, “ветвь”, “корень”, “трава”.

(1) Сино-тибетские языки.

Тиб. ãbru “зерно, семя”, ãbraŋ “носить, родить, рождаться”, бирм. up “править, руководить”, кач. up “контролировать, править”, луш. op “править, руководить”, тиб. ãba “чародей, волшебник, колдун”, кит. *baʔ “отец; старик”, *b_ar “обильный”, *pāŋ “очень, много”, *b_āŋ “полный сил, властный”, луш. bul “корень”, луш. bar, бирм. praŋh “очень, много”, бирм. pajh “голова”, phwah “носить, рождаться”, луш. piaŋ “рождаться, появиться”, кач. phun “дерево, куст, стебель”, бирм. pwij- “держать, обнимать, брать”, луш. phur “носить”, кит. *pa “мужчина”, кир. boku “муж”, луш. paŋ-pār “цветок”, кир. bhu “дерево”, тиб. pha, -pa, -po “мужской, мужчина” (аффиксы), кир. bocū “муж”, тиб. a-pha, pha, луш. pa, кир. pap “отец”, тиб. pho “мужчина, мужской”, бирм. pijh, луш. pe (pēk) “давать”, тиб. phji, бирм. phijh, луш. pi “бабушка”, тиб. bu “сын, дитя”, кир. *pu “птица, цыплок, птенец”, кит. *bōk “слуга, последователь”, тиб. phrug “ребенок, юноша”, ãbrog-phrug “мальчик”, кач. wa “мужчина, мужской”, тиб. maŋ “много”, бирм. maŋh “король”, леп. mon “много”, луш. māk-pa “зять”, кир. *mer “зреть”, леп. myok “жених, зять”, кир. moksi, mokcu “зять”, луш. mi “человек, мужчина”, кир. min “человек”, бирм. minh-ma “женщина, жена”, леп. mit, a-mit “женский”, кир. mīs “жена”, mīs- mur “женщина”, тиб. mo “женщина”, луш. mo “невеста, невестка”, леп. ku-mo “знатгная женщина”, кит. *mǝ̄ʔ, тиб. ma, бирм. maj, леп. mo, a-mo, кир. mam “мать”, кит. *min “народ”, тиб. mi “мужчина”, бирм. mǝwh “родить”.

(2) Монгольские языки.

Монг. abu, бур. aba-, калм. aw- “брать”, монг. abu “дядя”, бур. aba-, калм. āwe- “отец”, монг. amban, бур. amba, калм. ambn “большой, великий, официальный”, монг. obu, хал. ovog, бур. obog “род, семья”, монг. ebei, бур. abi, калм. ewe “мать”, хал. bacgan, бур. basagan “девочка, девушка”, монг. baɣa, калм. baɣǝ, бур., хал. baga “молодой”, монг., хал. balčir, бур. balšar, калм. balčir “подросток”, монг., хал., бур. bari “брать”, монг. barlu, хал. barlag “слуга”, монг. batu, бур. bata, калм. bate “твердый”, монг. бур. beje, хал. bije “тело, человек”, монг. buke “сильный”, калм. beke, бур. bexi “крепкий, твердый”, монг., бур. beri, хал. ber “невестка, невеста”, монг. biraɣu, бур. burū, калм. bürü “теленок”, монг. bo, монг. bo’ol, хал, бур., калм. bōl “слуга”, монг., хал., бур., калм. bol- “становиться”, ср. монг. bue, бур., калм. bī “быть”, монг. bülü, хал. bül, бур., калм. büle “кузина”, “племянница”, монг., бур., калм. mana “пасти, охранять”, монг. mendü, бур., калм. mende “здоровый”, монг. mömü, хал. mōm, mōmō “женская грудь”.

(3) Тунгусо-маньчжурские языки.

Эв. awus “муж сташей сестры”, эвен. āwụs “муж младшей сестры отца или матери”, нан. aosị, ульч. aụsị “зять, шурин”, ман. amba “big”, нан., ульч. amban “big”, эв., орок amŋa, эвeн. amŋa, эв. emugde “самка оленя”, ман. emile “женский”, нан. emxe “теща”, нег. epa “сташий брат отца”, ман. efu “старшая сестра мужа”, ороч epere “дедушка”, ульч., орок, ороч upa, нан. opa “мука”, эв., ульч. baldi, эв. bald- “нести, родиться”, эв., нег. beje, эвен., bej, эв., ульч., нан. bener, нег. bene “младший родственник супруга, супруги”, ман., эв., эвен., ульч., bi и др. под. “быть”, эв. burgu, нег. bojgo, нан. bujgu, и др. под. “жирный, толстый”, ман. bu, эв., и др. под. bū “давать”, эв., эвен., ульч., орок. и многие др. mō “дерево”, ульч. puli, орок pulu, нан. polo, эв. hula “ясень, осина, тополь”, эв. maŋa, эвен. maŋna-, нег. maŋg- и др. под. “сват”, эв., нег., нан. majin, эвен. majis “охраняющий дух”, орок, нан. masi “сильный, твердый”, ман., нан. meme “женская грудь”, ман. muχan “мужской”, нан. moχan “мужчина, мужской”, ороч mueti “мужской”.

(4) Японские языки.

Ст. яп. amane- “обильный”, opo- “большой, много”, opomono “еда”, waka- “молодой”, warapa “ребенок”, wo(nokwo), wotokwo “мужчина”, womina, mije “женщина”, matur-, wija, wogam- “поклоняться”, wor-, wi “быть”, ср. яп. makanaf- “питаться”, ст. яп. mamwor- “охранять, защищать”, pa “лист”, pana “цветок”, papa “мать”, papuri “жрец”, pjito “мужчина”, pu “прирост”, puru- “старый”, um- “носить”, ср. яп. mùko “зять, жених”, mus- “родиться”, musu-me, woto-mje “девочка, девушка”.

(5) Корейские языки.

Кор. abǝǯi “отец”, am “женщина,жена, женский”, ebeni “родители”, mat “страший”, mān, muri “много”, mǝri “голова”, mom “тело”, mòni- “пасти”, pǟ- “быть беременной”, pam “каштан”, pe-n-namu “береза”, pǝdɨl “тополь, ива”, phuri “трава”, piroso“начало”, poŋori “почка”, p:uri “корень”, pho “много”, pieŋari “цыпленок”, ср. кор. psi “семя”, namu “дерево”.

Для компонентов семантического поля “быть, существовать”, “рождать, рождаться”, “расти” и его расширения в азиатских языках употребляются те же фоностемы ab, ba-, pa- и их возможные модификации, что и в европейских языках, и, кроме них, также фоностемы на основе носового билабиального m, который в принципе мог развиться из билабиального взрывного b.

5.2.2 Семантическое поле: “добыча”, “еда”, “жирный, жир”, “вкусный, сладкий”.

Структура этого сематического поля включает в себя такие понятия как “урожай”, “зерно”, “мясо”, “печень”, “почки”, “рыба”, “олень”, “лось”, “баран”, “коза”, “овца”, “мед”, “молоко”, “хлеб”, “каша”, “бобы” и др. род.

(1) Сино-тибетские языки

Кит. *b_ǝn “баран, козел”, *bǝj, *b(h)aŋ “жирный, жир”, кач. ma, mam “рис на корню”, луш. berām “овца”, mam “рис на корню и в зернах, пища”, тиб. mar “масло”, кач. sǝman “смалец”, кит. m(h)ān “угорь”, кит. *m_ēj “олененок”, *m_rij “вид оленя”, луш. e “вид бобов”, кит. *mhījʔ “рис”, бирм. munʔ “хлеб”, луш. hmor-hāŋ ,леп. jă-mor-zo “сорта риса”.

(2) Монгольские языки

Хал., орд. amsa- “пробовать на вкус”, хал. bog “мелкий рогатый скот”, монг. buda’an, хал., бур. budā “каша”, “food”, монг. basiŋa, хал. bašinga “вид рыбы”, монг. miga-, хал. max-, бур. m’axa-, калм. maxen “мясо”.

(3) Тунгусо-маньчжурские языки

Эв., эвен., нег. amt- “пробовать на вкус”, эвен. māja “продуктовый запас”, ман. malaŋ-, ульч. mala, нан. malangu “растительное масло”, эв., нег. mandaksa “лось”, эв. mulkān, эвен. mulqan “олень”, нег. mosin, ман. musi, ульч. mosi, нан. musū “продукты”.

(4) Японские языки Ст. яп. abura “жирный”, ama- “вкусный, сладкий”, ср. яп. ipij “вареный рис”, iwo “рыба”, makanaf- “кормить”, ст. яп. mame “бобы”, mìso “вид густой бобовой каши”, mwomwo “персик”, mugji “пшеница, ячмень”, pada “мясо”, pjituzi “овца”, pisipwo “вид бобовой пасты”, wi “поросенок”.

(5) Корейские языки

Совр. кор. ǝpčin “говядина”, mā “картофель”, marim “морская капуста”, mat “вкус”, megi “форель”, mek- “есть, пить”, meru “виноград”, mès “дикое яблоко; вишня”, mil “пшеница”, misi “каша”, ǝpčin “говядина”, pha “лук”, phat “бобы, горох”, wē “дыня”, pā “груша”, pap “еда”, palgaŋi- “карп”, piut “макрель”, pje “рис”, pul “почки”, pok “дельфин”, pori “ячмень”, psirkei “печень”.

В азиатских языках в компонентах семантического поля: “добыча”, “еда”, “жирный, жир”, “вкусный, сладкий” фоностемы ma-, me- и их возможные модификации преобладают, хотя и в меньшей степени, чем в индоевропейских языках и среди них присутствуют также фоностемы на основе других билабиальных.

5.2.3 Информационно-сигнальное и ментальное семантическое поле: “знак”, “называть”, “имя”, “находить”, “думать”, “смотреть”.

(1) Сино-тибетские языки

Кит. *m_a “убеждать, советовать”, кит.*mheŋ, тиб. miŋ, mjiŋ, кач. mjiŋ, луш. hmiŋ, кир. nǝŋ “имя”, бирм. man “название, называть”, леп. miŋ, a-miŋ “слово”, кит. *m_ēk, *m_rēk “наблюдать, проверять”, тиб. dmigs “представлять, воображать, думать”, кач. mjit “помнить, думать”, кит. *smǝ̄ʔs “советовать”, кач. mu “видеть, замечать”, луш. hmu “видеть, находить”, кир. *min “думать”.

(2) Монгольские языки

Монг. möče-, бур. müšxe-, кал. möčǝ- “исследовавть, проверять”, монг., бур., хал., кал. mede “знать”, хал., бур., кал. im “знак”, дагур. wal- “находить”.

(3) Тунгусо-маньчжурские языки

Эв. baka-, эвен. baq-, нег. baxa, ульч., орок. bā “находить”, ман. muǯin, ульч., орок., нан. muru “мысль, разум”, нан. murū, ороч. muči “думать”, ман., ульч., орок., нан. mute “мочь, уметь”.

(4) Японские языки Ст. яп. matwop- “колебаться, медлить”, wasur- “забывать”, wosipa- “учить”, wotu-, utu-tu “реальность”, omop- “думать”, manab- “учиться”, wakar- “понимать”, matwop- “колебаться”, ср. яп. mòtòma- “спрашивать, просить, требовать”.

(5) Корейские языки Совр. кор. māl “речь”, māl- “уклоняться”, mit- “верить”, musep- “бояться”, mori- “быть на в состоянии”, mut “спрашивать, просить”, para- “желать”, pāu- “учиться”, puri “называть”, poram “знак”, ср. кор. pti- “следовать”.

В азиатских языках в семантическом поле: “знак”, “называть”, “имя”, “находить”, “думать”, “смотреть” по сравнению с европейскими языками компонентов фоностем на основе билабиальных значительно меньше. Очевидно они не преобладают среди слов этого семантического поля.

5.2.4 Общее семантическое поле: “резать”, “рубить”, “ломать”, “стричь”, ”скрести”, “острый”

(1) Сино-тибетские языки: ku-, ča-

Кит. *crǝ̄mʔ “резать, отрезать”, тиб. gcab “рубить, крошить”, луш. čap “подрезать, тесать”, čan “отрубить”, бирм. kunh, луш. kūr “работать тяжко, делать усилия”.

(2) Монгольские языки: ka-, ca-, ca-, ča-

Монг. qaji-, бирм. xaj- “резать, рубить”, ср. монг. qaqal-, хал. xaxa-, бур. xaga- “ломать, рвать”, монг. qasu-, хал., кал. kas-, бур. xaha- “разрезать на куски”, монг. kirɣa-, бур. xirga-, кал. kirɣǝ- “стричь”, монг. kutiɣa, хал. kutga, бур. xutaga “нож”, монг. kurča, хал. xurc, бур. xursa “острый”, ср. монг. xajiči, хал. xajč, бур. xajša “ножницы”, ср. монг. čabči, хал. čavči, бур. sabša “рубить, косить”, ср. монг. čaqi, хал. caxi, бур. saxil “высекать огонь”, ср. монг. čalir, хал. salir “острый”, “острый инструмент”, бур. sali-l “быть острым”, хал. cale “острый”, calr “острый инструмент”.

(3) Тунгусо-маньчжурские языки: ka-, ca-, ca-, ča-

Эв., эвен., ульч., нан., kalt- и др. под. “расщеплять, раскалывать пополам”, эв. keli “нож”, орок, нан. keli “резать”, эвен kotqān, нег. kotko, нан. qoto, сол. koto “нож”, эв. kuwa, нег. kowa “строгать, скоблить”, орок. kuwai “плуг”, эв. čalī “наконечник стрелы”, нег. čōli “отрезать”, ман. čoli, ульч. čālu и др. под. “резать”, эв., нег. čapka, ульч., орок. čapqa и др. под. “острога”, эв. čiwuke, нан. čioqo “шило”, эв. čikā, эвен. čiqi, нег. čixa “резать”, эв. čōk-, эвен čuk- “копать”, нег. čok “выдалбливать”.

(4) Японские языки: ka-, ki-, ku-

ст. яп. kedur- “соскребать”, kama “серп”, kar- “стричь, косить”, kak-, ср. яп. kàsù-r-, kosoga- “скрести”, ст. яп. katana “нож”, kor-, kjir- “резать”, “рубить”, kji “зарубка”, kjiri “сверло, шило”, kug(j)i “гвоздь, колышек, крюк”, ср. яп. kufa “мотыга”, kur- “долбить”, ст. яп. kururi “стрела”, ср. яп. kusàfì, kusàbì “клин, скоба, шпонка”.

(5) Корейские языки: ka- Совр. кор. kawi “ножницы”, karɨ- “делить, расщеплять”, k:ak- “резать, подрубать, отламывать”, kɨk- “стричь, скрести”, khal “нож”, čha- “бить, пинать”, ср. кор. čărɨ- “отрезать, отрубать”.

В целом семантическое поле: “резать”, “рубить”, “ломать”, “стричь”, ”скрести”, “острый” и в европейских языках и азиатских языках, если не принимать во внимание сино-тибетские, характертзуется фоностемами ka-, ca-, ca-, ča- и их модификациями. Этот факт нужно иметь в виду при прослеживании становления европейских и азиатских языков. Он объясняется тем, что китайский язык не явлеятся родственным алтайским (монгольским, тунгусо-маньчжурским, японскому и корейскому).

5.3. Семантическое поле “вода”, “течь”,“река”

Если рассмотренные фоностемы можно считать первичными, то звучание следующих в очереди звукових сигналов определить трудно. Возможно, подсказать решение может наблюдение над развитием детской речи, но возможен и другой путь, а именно – поиски похоже звучащих слов в семантическоих полях рассматриваемых языков, происходящих от слов, которые бы могли быть среди наиболее употреблявшихся первобытным человеком. Такими могут быть “вода”, “огонь”, “солнце”, “тепло” и свет” и т.д.

При беглом рассмотрении слов семантического поля “вода”, “источник”, “река”, “ручей”, “питье” и под. в европейских языках, оказалось, что многие из них начинаются звуком l в сочетании с гласными, т.е li-, le- la- и др. После привлечения к рассмотрению также слов со значением “сырой, мокрый”, “лужа, болото”, “снег, дождь”, “лить, течь, бежать” и под. оказалось, что многие из них тоже начинаются на li-, le- la- :

(1) (1) Северокавказские языки

Авар. λin, λim, анд. λen, багв., тинд. λē, ботл., год. λeni, цези беж. λi, арч. λan и др. под.”вода”, цези labu, гинух laba, агул. läpe, цах., рут. lepa, хин. läpä и др. “источник”, анд. λenso, кар. λersa, ахв., тинд., чам. λesa, год. λinsa, агул., рут. leç “река”, чеч., инг. liela, год. lullabi, хин. liχki “двигаться”, беж. λiraχal, лак. lečin “бежать”, авар. λar “ручей”, абх. a-las, абаз. lasi “быстрый”, чеч. lūo, инг. loa “снег”

Семантическое поле: “вода”, “источник”, “ручей”, “болото”, “двигаться, бежать”, “быстрый”, “снег”.

(2) Картвельские языки

Сван. lic “вода”, груз. ru (из *lu?) “ручей”, сван. lamb “сырой, влажный”, мегр. lenčq-i “болото”, груз. lud-i “пиво”.

Семантическое поле: “вода”, “ручей”, “сырой, влажный”, “болото”, “пиво”

(3) Тюркские языки

В современных тюркских языках слов, начинающихся на l очень мало. В большинстве из них начальный l преобразовался в другие звуки, он сохраниля только в чувашском. Чув. lăm, тур. nem, тат., каз. dym, кирг. nym ”влага”, чув. lüške “лить, хлестать”, lăs “drizzle”, laš “подражание шумному плеску выливаемой жидкости.”

Семантическое поле: “вода”, “ручей”, “сырой, влажный”, “болото”, “пиво”

(4) Индоевропейские языки

Арм. lič “болото”, др. фриз. lind, сл. luža “лужа”, лит. liūgas “слякоть, трясина”, др. ирл. lind “жидкость, напиток”, сл. liti, лит. lieti “лить”, др. исл. lekr “течка”, гр. λειμών “заливной луг”, λόω, лат. lavāre “мыть”, алб lot “слеза”, ирл. lō-chasair “дождить”, др.исл. līð “пиво”.

Семантическое поле: “болото, лужа”, “лить”, “мыть”, “дождь”, “слеза”, “протекать”, “напиток, пиво”.

(5) Финно-угорские языки:

Фин., эст. laine, вепс. lainiž, морд. laj, “волна”, фин. lammiko, эст. lom, венг. lö, ханты läg “лужа”, фин. lampi, эст. lamm, саам. lamm’p, манси lopsi и др. “болото”, морд. lopodems “мочить”, мари lypka, удм. lut’mem “сырой, влажный”, коми log, саам. lūxxt, манси lox “залив”, фин., эст. lumi, морд. lov, мари lum “снег”.

Семантическое поле: “волна”, “лужа”, “болото”, “залив”, “сырой, влажный”, “снег”.

Рассмотрев полученные данные, можно сделать вывод, что семантическое поле: “волна”, “лужа”, “болото”, “залив”, “сырой, влажный”, “снег” на основе фоностем li-, le- la- и их модификаций в европейских языках существует. Однако в азиатских языках ни одного слова, начинающегося со звука l, в этом семантическом поле не было найдено.

* * *

Принимая во внимание различие в фонетике слов рассмотреных семантических полей европейских и азиатских язывков, можно предполагать, что предполагаемое общее родство всех языков мира, о чем писал Мельничук (Мельничук А.С. 1991, 33), можно связывать только с общей семантикой наиболее древних слов человека на основе билабиальных взрывных. Тут уместно вспомнить такое заключение полтораста летней давности, с которым можно спорить:

… если племена людей имеют разное происхождение, нельзя ожидать, что их языки могут быть более непохожими, чем они есть на самом деле; в то время как, с другой стороны, если все человечество имеет одну кровь, их языки не должны быть более похожими, чем мы на самом деле находим их. Свидетельство языка никогда не может привести нас к какому-либо положительному заключению относительно особого единства или разнообразия человеческих рас (Whitney William Dwight. 1867, 394).

У. Д. Витни ошибался. Тайна происхождения человеческого языка все-таки скрыта в самих языках. Их генетическое родство следует определять по наиболее древним словам. В принципе мы это и сделали, и общую генотипическую артикуляционную базу для европейских и азиатских языков нашли в билабиальгых взрывных. Артикуляция звуков зависит от анатомических и физиологических особенностей людей, которые распределяются генетически. Окончательный вывод о всеобщем языковом родстве поможет сделать генетика.

6. Роль подражания в процессе формирования языков

Факт наличия фоностем с билабиальными согласными в начале слов некоторых общих семантических полей азиатских и европейских языков может лишь сказать, что именно они были первыми звуками человека благодаря особенностям его артикуляционного аппарата, характерного для всех человеческие рас. Дальнейшее развитие языка определяется общими психологическими особенностями отдельных человеческих обществ, связывающих представления об окружающем мире с их отражением в языке, но имеющими одну общую черту.

Французский социолог Габриель Тард утверждал, что вся общественная жизнь во многом основывается на инстинкте подражания людей друг другу и не мало места в своей работе посвятил эволюции человеческой речи. В частности, он писал:

Лингвистический прогресс совершается всегда сперва посредством подражания, затем борьбою двух языков или наречий,… а равно и борьбою между двумя выражениями или двумя оборотами речи, отвечающими одному и тому же значению (Тард Г. 2011, 133)

При становлении языка подражание обеспечивает его коммуникативные свойства, т.е. взаимопонимание между людьми благодаря непроизвольной стандартизации звуковых сигналов, а та борьба, о которой писал Тард, обеспечивает выбор наилучшего варианта, неизбежно связанный с утратой менее выразительного, менее удобного для произношения и т.д. Именно такой характер языка усложняет реконструкцию его развития. От подражания следует отличать импринтинг (запечатление). Р. Аллотт пытается установить его роль в происхождении языка и очень подробно описывает процессы импринтинга у животных, дает примеры его приявления и у человека. По его мнению, дети воспринимают язык в результате процесса, аналогичного импринтингу (Allott Robin. 2012-1). Однако импринтинг формирует только поведенческий акт, в принципе не имеющий отношения к языку. Если же речь идет о некоем процессе аналогичным импритингу, то это и будет подражанием.

Тесно связанный с природой, первобытный человек подражал не только себе подобным, но и зверям. Наиболее развитые из них, обезьяны, звуками выражают свои разнообразные чувства, подают сигналы друг другу об опасности, наличии пищи или при поисках партнера для спаривания. Исследования приматологов убедительно свидетельствуют, что в области коммуникативного поведения между высшими приматами и человеком существует заметная преемственность (Вишняцкий Л.Б.. 2002, 48-49). Соответственно, некоторые звуковые сигналы человека должны были быть такими же нечленораздельными, как и звуки, издаваемые животными. Однако разница между криками животных и аритикулированными звуками человеческой речи уже была известна античным грамматикам. Аврелий Августин в работе Principia dialecticae утверждал: Logui est articulate voce signum dare. Пропасть, разделяющая звуки речи самых осталых народов и крики животных настолько глубока, что их кажущееся подобие является плодом фантастических гипотез. Крики животных представляют собой единый звук без внутреннего членения, свойственного человеческой речи (Pätsch Gertrud. 1955, 69). Разнообразие звуков издаваемых человеком несравненно богаче, чем у животных благодаря более совершенному голосовому аппарату. Тем не менее, имитация природных звуков, в том числе и криков животных должна была иметь место. Такое предположение высказывали еще И. Гердер и Ж.Ж. Руссо, представляя себе развитие человеческой речи на основе ономатопии, но Макс Мюллер (1823-1900) в своем труде Lectures on the science of language критически отнесся к такому представлению и иронично назвал его "теорией bow-wow". Позднейшие лингвисты не были так категоричны, и признавали, что имитация играла значительную роль в процессе эволюции языка, что мы видим на примере рассуждений Габриеля Тарда. Со временем понимание значения звукоподражания для выразительных средств языка еще больше возрастет:

Звукоподражание выступает в качестве первого шага языкового выражения и является важным признаком эволюции квазиязыка в реальный язык (то есть лангвизация) (Ma Qinghua, 2018, 43).

В своей статье Ма Цинхуа проводит обширный анализ средств ономатики и приходит к выводу, что язык по-прежнему сохраняет свою глубокую природу за пределами языковой системы:

Существующие явления не-ономатопеи происходят от ономатопеи прямо или косвенно, включая существительные, глаголы и прилагательные, и составляют большую часть лексики. Кроме того, модель структур звукоподражания может рассматриваться как имитационная мишень или структурный мем других моделей структур не-ономатопеи. Многие не-ономатопеи все еще несут ономатемы в различной степени и манерах, среди которых имитация всех человеческих звуков и некоторых звуков внешнего мира обладает лингвистической универсальностью (там же, 59).

Исходя из этого, можно сделать вывод, что на первых этапах формирования языка ономатопея играла еще большую роль. Во многих древних языках существовали, а в некоторых современных существуют до сих пор бифонемные согласные типа аспират bh, dh, gh, th, kh, guh, quh, африкат dz, ts, ps, ks, лабиализованных gu, qu, tu, pu, плавных африкат rz, rs, lž, lš, rz, rs, lž, lš, которые могли быть имитацией звуков животных, но в дальнейшем во многих случаях проходили процесс упрощения.

Отдельные согласные, как было показано на примере звуков m, n, t, th, d, dh, могут иметь простейшее значение. Кроме того, другие согласные, такие как k, kh, g, gu, r, rz и, тем более, комбинации согласных могут использоваться для других значений. Это большая тема, которая требует отдельного исследования, потому что замечено, что первая согласная любого слова в любом алфавитном письменном языке является знаковым семантическим ключом для значения всего слова, так же, как семантическая часть или «радикал» многих китайско-японских составных символов дает ключ к пониманию значения составного символа (Zev Bar-Lev, 2016).

В отличие от животных, человек обладает способностью произносить гласные. В сочетании с гласными согласные образуют первые слоги, которые обеспечивают разнообразие звуков, произносимых человеком. Они позволили по-разному отражать явления природы в соответствии со звуками окружающей природы в человеческих обществах, сформированных в разных природных условиях. Это определило развитие разных языков своим путем.

7. Роль и значение ритма в языках

Звуки животных не образуют ритмической последовательности. Также и в квазиязыке первобытного человека реализации положения органов артикуляции происходят случайно-хаотичным образом. Кроме того, распределение энергии в спектре звуков примитивного праязыка тоже хаотично. Современные языки, напротив, имеют довольно четкий дискретный набор как положения органов артикуляции, так и распределения энергии в спектрах фонем. Язык человека имеет такую особенность, как наличие ритма ударения в слоге (Щека Ю.В. 1994, 84). Именно появление ритма характеризует появление языка.

Изучая языковую интонологию и развивая эту идею, российский ученый Щека раскрывает существование систем ритмических уровней речи. Они формируют интонацию языка и на их основе определяются соответствующие интонологические единицы: гармонема (ей соответствует гласная фонема или слог), тактема (слово), мелодема (словосочетание), интонема (предложение) и композема (текст) ). Интонология также позволяет представить эволюцию языка как процесс последовательного формирования ритмических уровней, начиная с нижнего (слога) и заканчивая самым высоким уровнем текста, на котором происходит отход от принципа ритмической организации речи. Другими словами, язык перешел от гармонемы поочередным путем к более высоким интонологическим единицам (там же, 92)

В соответствии с тем же принципом «онтогенез повторяет филогенез» Ю.В. Щека проецирует этапы становление языковой способности у детей на этапы развития жизни на Земле и производит соответствующие расчеты. В конечном итоге он строит переводящую функцию, при помощи которой периодизирует хронологию эволюции языка, и относит время возникновения слоговго ритма, то есть зарождение человеческой речи, на 10,7 млн. лет назад (там же, 92-94). Такое точное определение противоречит утверждению о том, что у неандертальцев, живших намного позже, не могло быть языка из-за невозможности произносить гласные звуки (см. выше). Подобные противоречия показывают, что изучение происхождения человеческого языка должно проводиться не узкими специалистами, а в рамках междисциплинарного подхода.

8. Заключение

Данные, которые могут помочь раскрыть тайну происхождения языка, которая связана с происхождением рас, разбросаны по всем языкам мира, и собрать их для исследований – задача не из легких. Все языки мира представляют собой сложную систему, образованную большим количеством компонентов, которые по-разному взаимодействуют друг с другом. По словам Яна Стюарта, для описания взаимодействия относительно простых компонентов и динамики подобных систем нам нужна точная математическая теория, которая будет развивита приблизительно до 2050 года (I. Stewart. 2002). Однако использование математического аппарата станет возможным, если все компоненты языка будут максимально упрощены, структурированы в определенном порядке и скомпилированы в базу данных. Одним из классов таких компонентов могут быть этимологические комплексы, сравнение некоторых из них было сделано в предлагаемой работе.