Воспоминаяния о пережитых годах войны.

Начало войны

Я родился в 1937 г. в городе, который тогда назывался Серго, а теперь – Стаханов Луганской области. К началу войны мне было всего четыре года, но я хорошо помню день 22 июня 1941 года, когда по радио объявили о начале войны с Германией, и все в напряжении ожидали выступление В.М. Молотова. В своем выступлении тогдашний нарком иностранных дел обнародовал сообщение о том, что Германия, не предъявив никаких претензий, напала на Советский Союз без объявления войны, хотя через несколько лет выяснилось, что посол Германии Шуленберг той же ночью передал Молотову ноту с формальным провозглашением войны, в ответ на что нарком в отчаянии спросил: «Чем мы это заслужили?»

В июне к нам должна была приехать бабушка из Кировоградской области, которую мы долго ждали, но она все не ехала и позже я узнал почему – в начале июня распространялись слухи о скором начале войны с Германией. Однако 14 июня было опубликовано заявление ТАСС, в которой слухи о начале войны назывались «лживыми и провокационными». Поверив этому заявлению, бабушка к нам приехала, а уже на второй день началась война. Вернуться домой она уже не смогла, потому что все пассажирские рейсы на запад были отменены – туда направлялись войска и военная техника. Уже летом стало ясно, что немцы скоро могут дойти до Донбасса, поэтому все гражданское население было привлечено к постройке оборонительных сооружений вокруг города – был выкопан глубокий противотанковый ров с валом, а старый карьер был засыпан землей с тем, чтобы через него могла пройти дорога в западном направлении. Почти сразу с началом войны начались проблемы с питанием, ибо помню, как был рад, когда мама принесла со стройки пирожок с горохом. Как оказалось позже, построенные сооружения никакой пользы не дали, потому Красная Армия город не обороняла, а покинула его за три дня до прихода немцев. Население воспользовалось безвластием для того, чтобы грабить магазины и склады продовольственных и промышленных товаров.

Как ни странно, враг вступил в город в лице лишь одного велосипедиста-разведчика, который приехал по той же новопостроенной грунтовой дороге. Увидев, что никаких следов Красной Армии нет, он повернул назад и через несколько часов в город вступили оккупанты в значительно большем количестве. Но это было уже в 1942 году, когда нашей семьи в городе уже не было. В ноябре мы все, кроме папы, были отправлены в эвакуацию неизвестно куда. Как я понимаю, отправляли только семьи ответственных работников и коммунистов. Отец был специалистом в новой на то время отрасли електоавтоматики и одновременно был членом партии, поэтому мы оказались среди «избранных». Перед эвакуацией была страшная паника, немец был уже в нескольких десятках километрах от города, сборы в дорогу делались в спешке, с собой не разрешалось брать много вещей, только наиболее необходимое, поскольку в вагонах было мало места. Нас посадили на грузовик и повезли на железнодорожную станцию, а остававшиеся жители, смотрели на отъезжающих с немым укором, завистью, а кто и со злобой. В маленькие товарные вагоны, так называемые «телятниками», оборудованных четырьмя нарами в два этажа, загружалось по восемь семей, и при первой возможности вагоны цеплялись к любому составу, который должен был двигаться в восточном направлении.

Отец вместе с другими специалистами остался в городе для завершения эвакуации оборудования энергопредприятия на Урал, а впоследствии был зачислен в группу подрывников, которые должны были взрывать заводы, шахты, электростанции и подстанции перед самым приходом немцев. Уже когда я был взрослым, я услышал от него рассказ о случае тех времен, который произошел на одной из угольных шахт. Местное население, в основном женщины вместе с детьми, выступили с протестом против подрыва шахты. Они говорили: «Шахта – единственная возможность заработка для наших мужчин» (шахтеров на фронт не брали, у них была броня). Люди знали по опыту гражданской войны, что какая бы власть ни была, уголь был нужен всем – и красным, и белым, и петлюровцам и махновцам, и что будет он нужен также немцам, потому шахту хотели сохранить в рабочем состоянии. О сопротивлении доложили куда надо и через день появился отряд НКВД. Всех жителей рудника выстроили, а затем децимировали, т.е. расстреляли каждого десятого, без оглядки на пол и возраст. Больше подобных выступлений не было. Однако в конце ноября немцы остановили наступление перед самым городом, поэтому подрывы намеченных объектов были приостановлены. Более того, с весной начали восстанавливать то, что уже было подорвано. Очевидно в Кремле решили, что после разгрома немцев под Москвой, дальнейшего наступления уже не будет. На Донбасс приехал Нарком электростанций Д. Г. Жимерин, чтобы лично руководить восстановлением электросетей.

В эвакуации

Но к тому времени мы с мамой были уже в Средней Азии, в поселке Кувасай Ферганской области (Узбекистан). Решение о месте назначения эвакуированных принималось какими властями в процессе движения на Восток. Только вагоны с техническим оборудованием – станками, турбинами, генераторами целенаправленно отправлялись на Урал в сопровождении специалистов. Их же семьи могли быть направлены или на Урал, или в Среднюю Азию. Все зависело от того, куда дорога была более свободной, потому что все пути были забиты эшелонами стратегического назначения. К тому же железную дорогу периодически бомбили немцы. Ехали мы в Кувасай ровно месяц, так как долго стояли на станциях, иногда по трое суток. Всех эвакуированных поселили в зрительном зале поселкового клуба и мі могли почти каждій день смотреть кино бесплатно. В клубе не было туалета, пожтому за полтора месяца, пока нас не переселили в бараки, в сплошной туалет превратилась вся ближайшая округа. Пока были деньги, мы не очень бедствовали, потому что цены на продукты питания были на базаре достаточно низкие. А когда уже не стало денег, мама ходила менять разные вещи на продукты в близкие и далекие кишлаки. Нашей бабушки жизнь на чужбине давалось очень тяжело, она тосковала по родине и умерла в феврале 1942 года и возрасте 66 лет.

Вообще же Средняя Азия произвела на эвакуированных очень большое впечатление. Это была сплошная экзотика – совсем другие люди с иными языком и обычаями, в небычных национальных нарядах, среди которого особенно поражали кинжалы на поясах мужчин, паранджа и легкие шаровары у женщин. Некоторые женщины паранджу не носили и было видно, как они подкрашивают брови в одну линию специальной темной краской. Достойной удивления было также их мастерство в ношении на голове без поддержки руками различной клади, даже кувшинов с водой. Удивляло также и множество косичек у девочек. Особенной экзотикой для того полуголодного времени были дотоле невиданные фрукты – персики, урюк, гранаты, а знакомые фрукты и овощи поражали своей величиной. Например, тыквы были моего роста, а яблоки – почти как детская голова. Эвакуация была также хорошей школой межнационального существования и уважения к другим народам, поскольку в тех местах проживало смешанное население – узбеки, киргизы, таджики, русские. Конечно, были случаи проявления враждебности к чужакам со стороны местного населения, но в целом межнациональной вражды не было. Несмотря на то, что все эвакуированные хотели поскорее вернуться домой, все мы сохранили о Средней Азии самые приятные воспоминания и часто вспоминали ее в общении между собой уже после возвращения на Донбасс, а также рассказывали о той диковине другим. А в школе я вообще стал экспертом по всем восточным страна и учительница часто обращалась ко мне за консультацией, даже когда речь заходила о Японии. Уже в зрелые годы я несколько раз посещал места своего раннего детства и о новых моих впечатлениях меня охотно слушали те знакомые, которые тоже там побывали в далекие годы войны.

Летом 1942 года к нам присоединился отец, который подорвав предписанную ему подстанцию перед самым приходом немцев, должен от них бежать в спешном порядке, ибо они неожиданно начали быстрое наступление на Сталинград. Отец был направлен на работу Фергану, где стал работать на местной ТЭЦ. Мама работала воспитательницей в детском саду, а старший брат – на текстильной фабрике. Несмотря на то, что иждивенцами были только я и моя младшая сестра, у нас были большие проблемы с питанием. Помню, что в детском саду порции были настолько скупы, что дети вылизывала тарелки языками до блеска, но все равно все время хотелось есть. Нас хорошо выручали нас фрукты, свежие и сушеные, которых в тех краях было очень много и они были довольно дешевы. Через год, т.е. и августе 1943 г, после того как началось отступление немцев после битвы на Курской дуге, отец был отозван обратно на Донбасс, который еще был в руках врага, но уже было ясно, что немцы войну проиграют. Отец уже на третий день после освобождения вернулся в наш город, который теперь почему-то назывался Кадиевка, и активно включился в восстановление энергетического предприятия, на котором работал раньше.

Детские впечатления о годах оккупации

Остальная семья вернулась домой в апреле 1944 года, когда враг отступил уже далеко. С детской интересом я расспрашивал детей, которые оставались в оккупации, о немцах, которые в моем воображении под влиянием воспитания в детском саду были какими-то извергами. К моему большому удивлению дети ничего плохого о немецких солдатах не рассказывали, даже говорили, что они их даже иногда угощали шоколадом, что меня поразило больше всего, я-то его не видел еще с довоенных времен. Правда, некоторых детей немцы били за кражи, потому воровства не терпели – единственным, кого повесили немцы в городе на базарной площади, был пойманный вор. А украсть всегда был соблазн, потому что в целом люди бедствовали. Спасались, как и мы в эвакуации, обменом вещей на продукты. Наибольшую ценность имели тогда такие промышленные изделия как фотоаппараты, патефоны и особенно швейные машинки. За швейную машинку в селах можно было получить целый мешок картошки. У некоторых крестьян тех машинок было больше десятка. После войны это все продавалось за большие деньги. Менять ездили с самодельными двухколесными тачками, для изготовления которых находилось достаточно материалов на заброшенных промышленных предприятиях.

Кроме этого «изобретения», стоят воспоминания оригинальные самодельные жернова как свидетельство изобретательности людей в трудных обстоятельствах. Детали для этих жерновов также были под руками. Они изготовлялись так. На металлическую плиту устанавливался шестигранный шток, на который надевалась труба большего размера, внутренняя поверхность которой выкладывалась отрезками толстого провода, которые загибались на концах трубы и таким образом держались. Образованная внутри трубы ребристая поверхность при прокрутке вокруг штока обеспечивала помол зерна, чаще всего кукурузы, которое переодически подсыпалось в верхнюючасть трубы. Для прокрутки использовалась крючкообразная ручка, приделанная к трубе. Помолотое зерно собиралось в нижней части трубы и чтобы оно высыпалось наружу, надо было трубу периодически несколько поднимать, а муку отгребать руками. Такие жернова использовались еще долго после войны и мне самому чуть ли не каждый день приходилось вертеть жернова. Занятия очень надоедливое.

Зерно, так же, как и другие продукты, выменивали во время войны в далекой сельской местности где-то в районе Старобельска, где сельское хозяйство развивалось и во времена оккупации; немцы, кажется, не разрушили систему колхозов. Кстати, по словам людей, немцы не забирали продовольствие принудительно, а за все платили своими оккупационными марками по фиксированной цене, но эти марки не пользовались спросом, на них почти ничего нельзя было купить. Почему население им не доверяло, я не знаю, наверное люди верили в победу.

На Сталинград через Донбасс двигались не только немцы, но и войска стран-сателитив – венгры, румыны, итальянцы. Об этих помню такие рассказы. Хуже всего с населением обращались венгры, они все забирали силой, итальянцы в основном в случае какой необходимости честно просили у людей, а румыны больше воровали, за что их наказывала не только немецкая жандармерия, но даже иногда боевые украинские женщины мокрыми тряпками.

Сразу по приезде домой наши соседи, оставшиеся в оккупации, стали поочередно к нам приходить и обвинять друг друга в сотрудничестве с немцами. Особенно много было жалоб на поведение молодых женщин, водивших шашни с немцами, а те оправдывались тем, что они будто были оставлены в подполье и, пользуясь близкими связями с немцами, выведывать у них какие военные тайны. Вообще о том подполья, которое было оставлено в городе для борьбы с оккупантами, было много разговоров. Как я теперь вспоминаю, сначала тех подпольщиков будто наградили орденами, а через год или два судили за измену. Дело в том, что подпольщики самосудом убили своего товарища неизвестно за что – то ли он продался немцам, было ли это была чья-то месть, сказать тогда никто не мог. В подполье нет суда, нет законов. Докопался ли до правды советский суд, того наверняка никто сказать не мог.

Перед тем, как бежать от немцев, отец закопал все ценные вещи в доме под полом в надежде откопать после возвращения, потому что верил в победу. Все эти вещи были похищены соседями для обмена на продукты. Такое явление было довольно распространено, но к жалобам людей, которые узнавали у кого-либо свои вещи, начальство относилось индифферентно – сверху пришло указание подобные дела не расследовать, потому что люди же должны были в оккупации каким-то образом выживать, поэтому воровство оправдывалось необходимостью. Так же не расследовались случаи распространенного мародерства при отступлении советских войск.