Воспоминания о службе в НИИ-4 МО СССР.

Подполковник Советской Армии
во время службы в НИИ-4 МО СССР

Вступление

Прежде всего я хочу порекомендовать читателям почувствовать всю ответственность за позорное завершение вашей истории независимо от конечного результата войны. Если вы, конечно, патриоты в общечеловечском, а не в собственном понимании этого слова.

Мифы всегда играли большую роль в истории всех народов, а в наше время их влияние на общественную жизнь и даже на глобальную политику не уменьшается. Уменьшается только их содержание. Одним из глобальных мифов 20-го века был миф о советской военной мощи. Для кремлевских правителей почти полвека он был действенным средством политики запугивания США и Западной Европы. Миф почти умер, но теперь он реанимируется. Есть подозрение, что это крупный блеф, потому что военно-научный потенциал России, который представлял в числе прочих также и НИИ-4, испарился. Однако и во времена своего рацвета институт едва-едва успевал адоптировать новые идеи в условиях Советского Союза.

Об этом и идет речь ниже. Экстраполируя прошлое, мы можем точнее предствить себе истинное состояние современных ВС РФ.

Вопреки очевидным фактам и даже пониманию мифической сути представлений о вооруженных силах СССР людьми причастными к ним, такая политика была достаточно эффективной, пока эта уродливая империя не развалилась под давлением внутренних противоречий. Основы мифа были заложены в победе над Германией во Второй мировой войне, когда эйфория победы затуманила много разных факторов, которые к ней привели. Но уже во время войны было заметно превосходство союзников над СССР в средствах связи, выявлении боевой техники противника и управления войсками. Стоит хотя бы назвать применение американцами электронных радиолокационных станций и даже первых компьютеров.

С компьютерами вообще вышла анекдотическая история. Поскольку вычислительная техника является составной частью кибернетики, которую марксистско-ленинские философы окрестили "реакционной лженаукой", разработка вычислительных машин в Советском Союзе не велась почти десять лет после того, как американцы для военный целей разработали свой первый компьютер на электронных лампах. (Справедливости ради надо отметить, что первым это сделал немец Цузе еще до войны, но его машина работала на электромеханических реле). Отставание в компьютерной технике советские ученые так и не смогли преодолеть за все время существования СССР, оно с годами даже увеличивалось, хотя требования догнать американцев перед учеными ставились. И это отставание было бы еще большим, если бы в Киеве энтузиасты собственными силами не собрали первый в континентальной Европе компьютер. Спудом, в подвале заброшенного монастыря в Феофании, под Киевом, они тайно, из собственного любопытства собирали эту машину на электронных лампах, иногда даже покупая радиодетали на толкучке. Когда уже наконец до партийных вождей дошло, что кибернетика не является еще одним средством эксплуатации трудящихся, а очень полезная вещь, кто-то из них грозно спросил у советских ученых: "Почему мы отстаём от американцев? Кто виноват?" Очевидно, киевским изобретателям тайну сохранить не удалось, поэтому тот вождь услышал такой ответ: "Никак нет, в Киеве наши специалисты уже создали подобную машину". Такой ответ, наверное, спас кого-то от крупных неприятностей, но за ложь можно было поплатиться и жизнью. Поэтому в Киев был направлен приказ – машина должна быть готова до конца года и не позже, а шел 1950 год. Конечно, сразу нашлось финансирование, но конструкторы не на шутку испугались, потому что делали не вычислительную машину, а всего лишь ее модель. Однако, на удивление, модель работала хорошо и кое-какие простенькие задачи могла выполнять, поэтому получила название "Малая электронная счетная машина " (МЭСМ). После этого руководитель проекта С. А. Лебедев с группой ведущих специалистов был переведен в Москву, где он на долгие годы стал главным конструктором советских вычислительных машин. Я знаю малоизвестные детали создания первого компьютера в Киеве, так как в 1959 году с группой студентов разбирал МЭСМ для перевозки ее в КПИ для лабораторных работ и поэтому собственными ушами слышал рассказы людей, создававших эту машину. При случае можно заметить, что примерно в то же время концепцию искусственного спутника Земли тоже почти подпольно разрабатывала группа ученых из НИИ-4, в котором мне пришлось служить, о чем будет идти речь ниже, а об истории со спутником писал журнал "Вокруг света" в статье Cпутник: от вредной идеи к национальному символу.

Начало службы в армии

После окончания КПИ я, как и несколько сотен других выпускников советских вузов, был призван в армию на службу в ракетные войска, так как в армии в то время учебных заведений необходимого профиля еще не было. В этих войсках мне суждено было прослужить 25 лет и я мог знать истинное положение этого вида Вооруженных Сил СССР гораздо лучше, чем члены Политбюро ЦК КПСС. Конечно, как и все ракетчики, я должен был в те времена держать язык за зубами, но иногда в кругу хороших знакомых или родственников на вопрос о качестве советского вооружения отвечал приблизительно так: "Японский магнитофон видели? Сравните его с нашим и можете представить себе разницу в качестве электроники, которая является основой современной военной техники". Конечно, моим словам о несовершенстве советского оружия мне не верили, поскольку в представлении людей бытовая электроника могла быть неважной, а вот военная – только отличной. А я даже от собственного начальства не раз слышал: "На телеге в космос едем!" Дело в том, что я служил, как уже сказал, в Научно-исследовательском институте № 4 (НИИ-4) Министерства Обороны в подмосковном поселке Болшево. Институт держал под контролем разработку, производство и внедрение в войсках ракетно-космической техники, обслуживал запуски спутников и космических кораблей. В институте работало около трех тысяч военных инженеров и научных сотрудников и столько же гражданских. Достаточно сказать, что среди них было больше сотни докторов наук и несколько сотен кандидатов. Как и во всякой воинской части у нас была так называемая "командирская подготовка". Поскольку мы были научно-исследовательским институтом, то и эта подготовка имела несколько иной характер, чем в войсках. Кроме демонстраций интересных фильмов о вооруженных силах США, сделанных на студии Главного разведывательного управления Генерального штаба (ГРУ ГШ), нам также организовывали циклы лекций по философии, физике, иногда даже по биологии, которые читали в основном профессора Московского университета. Хорошо помню, как на лекции по генетике наши ученые придирчиво спрашивали лектора, тогда еще молодого доктора Максима Франк-Каменецкого, о механизме деления клетки, на что он ответил: "Мы ставили этот вопрос перед нашими физиками и биохимиками, но ничего убедительного от них не добились. На Западе ученым легче – когда они доходят до неразрешимых вопросов, то сами себе отвечают, что это все от Бога, а нам, атеистам, такого права не дано". Наверное, он сам взялся за решение этого вопроса, потому что теперь является известным биофизиком и работает в Бостонском университете. Итак, лекторы вели себя на лекциях временами достаточно свободно и мы слышали много такого, что нельзя было прочитать в книгах. Все это, конечно, влияло на формирование мировоззрения молодых военных ученых. Правда, по-разному. Следует сказать, что была большая разница между украинцами и русскими, главным рязанцам и пензякамы, которых среди наших коллег было больше всего. Хрущевская оттепель чувствовалась даже в армии и мы, киевляне, увлекалась слушаниями радиопередач разных "голосов", больше слушали радио "Свобода" и "Голос Америки". При случае эти передачи обсуждались между нами достаточно открыто, тем более, что и наши начальники не скрывали того, что слушают радио "Би-Би-Си", которое вообще не глушилось из-за осторожности его передач. Так вот, к обсуждениям передач "голосов" где-то в курилках русские ребята относились довольно прохладно и никогда не принимали в них участие, разве что только слушали. Я нередко выписывал польские газеты и журналы, а во время "Пражской весны" покупал чешские газеты. Те русские, которые знали об этом, относились ко мне с подозрением, чуть ли не как к шпиону. А когда произошло вторжение в Чехословакию, то все они восприняли это событие с большим энтузиазмом, но не мы. Однако никто ни на кого не доносил в особый отдел. Лишь один раз у же в конце службы меня кто-то "заложил", но я подозреваю, что не из идейных соображений, а из чувства личной мести. Времена были уже другие и я отделался легким испугом. Как бы там ни было, думаю, что мой начальник Виктор Фролович Оборин узнал о моем "вольнодумстве", но реакция была совершенно неожиданной – он назначил меня своим заместителем по политзанятиям и порой давал задание поехать в библиотеку КПСС и подготовить к семинару "интересный" материал. Но и Виктор Фролович в моих глазах сам был в меру вольнодумцем. Когда я по привычке, точнее "по Молотову" как-то ляпнул на семинаре, что Германия напала на СССР без объявления войны, он меня тут же поправил, отметив, что война была объявлена, о чем я не знал. Поэтому намеки руководителя я понимал и готовил не совсем то, что стояло в теме семинара. Если в теме стояло, например, "загнивание капитализма", то я в своем выступлении развивал идею, что тот "ленинский" капитализм уже давно "сгнил", а теперь он "ожил" в новой ипостаси и демонстрирует определенные достижения. Особенно горячо дискутировался вопрос о том, выгодна ли американцам новая война. Большинство до хрипоты отстаивало мнение, сформированное официальной пропагандой, что капиталисты только наживаются на войнах и им безраличны страдания простого народа. Я в то время уже изучал экономиескую историю зарубежных стран и пытался переубедить товарищей, говоря, что войны вредят международной торговле и поэтому большинству капиталистов не выгодны. После подобных высказываний обсуждение шло очень живо, семинары затягивались, а в конце начальник обычно говорил: "Мы несколько уклонились от темы, но все приняли в семинаре активное участие, поэтому ставлю всем "отлично". Оборин был москвич, а москвичи заметно отличались от выходцнв из "глубинки" широтой кругозора.

Кое-что о НИИ-4

Институт занимал площадь в несколько десятков гектаров, на которой были размещены двадцать различных зданий, преимущественно пятиэтажных корпусов. Позже я был знаком с несколькими московскими историками и лингвистами, которых иногда посещал на их рабочих местах. Я был очень поражен разницей в размерах нашего института и тех институтов, в которых работали они, хотя по статусу они были всесоюзными. Скажем, Институт славяноведения и балканистики занимал лишь один этаж большого здания на улице Горького. Площадь была настолько мала, что сотрудники в основном работали дома или в библиотеках и приходили на работу один раз в неделю, в так называемый "присутственный день". Невооруженным глазом было видно, что военные институты процветают только за счет недофинансирования тех областей науки, которые не имеют отношения к армии.

Слева: Главный корпус института. Фото с сайта "в/ч 25840, УС "Белуга". Роль НИИ-4 / ЦНИИ-50 / ЦНИИ-4 в подготовке и обеспечении запусков первых спутников, лунников и пилотируемых полётов"

Наиболее известными учеными в нашем институте были профессор М.К. Тихонравов, один из пионеров ракетной техники, первый высказавший мысль о перспективах создании и использования искусственных спутников Земли, и профессор П.Е. Эльясберг, один из создателей научного направления "космическая баллистика", автор книг по теории полета спутников. Оба до сих пор остаются известными лишь в кругу специалистов. В составе института было 10 управлений, вычислительный центр и экспериментальный завод. Кстати, оборудование этого завода после войны было буквально до винтика вывезено из одного из тех заводов, где работал известный конструктор немецких ракет Фау-2 Вернер фон Браун. На нашем заводе помимо прочего иногда ремонтировались ракеты, в которых часто случались разные неполадки. Ракеты привозили поездом по ночам, чтобы это не очень бросалось в глаза местному населению. Правда, население и без того очень хорошо знало, чем занимается воинская часть, которая для отвода глаз имела номер 25840. Само название "НИИ-4 МО" считалась секретным, но в Подмосковье, даже далеко от Болшево знали о нашем институте. Я некоторое время играл в футбол за команду института и помню, как на одной встрече с командой какого-то глухого зверосовхоза после объяснения капитану соперников, наша команда стала называться "Малое Болшево", тот все-таки, приветствуя нас перед матчем, гаркнул по привычке : "Команде НИИ-4 физкульт-привет!". А в распространенном в тех местах варианте блатной песне герои-уголовники "сдали властям НКВД" предполагаемого иностранного шпиона, которой предагал им щедрую награду за "НИИ-4 план".

Назначение ВЦ НИИ-4 и его строительство

С первого дня службы меня направили на работу в Вычислительный Центр (ВЦ), а остальных моих коллег в научные отделы. Из-за большого секретности я мало знал об их работе, но представление было. У нас три раза в неделю утром была физкультура. Большинство офицеров в это время в основном играли в футбол, а на работе до обеда обсуждали перипетии каждой встречи, так сказать, делали анализ. При этом в дебатах принимало участие и начальство. Каждый офицер имел квартальный план научной работы, но он у многих был не очень напряженным. Квартальный отчет можно было написать и за неделю, а к тому можно было работать по собственному плану. Я знал офицеров, котрые месяцами разрабатывали на основании знания теории вероятности программы ведения игры в спортлото на выигрыш. Правда безуспешно. Высшее руководство НИИ подозревало, что некоторые из офицеров могут работать спустя рукава и поэтому проверка квартальных отчетов велась очень тщательно. Пока институт еще был небольшой, проверкой отчетов занимался один человек, полковник Лапочонок. Соколов его вытащил из Капияра (Капустин яр), где он был редактором многотиражки, а в институте он первоначально занималя литературным редактированим отчетов. Не знаю, сколько классов он окончил, но научные знания хватал буквально на лету и мог ставить исполнителям вопрос в какой-то степени приближенный к исследуемой теме. Например, он довольно быстро научился различать на электронной схеме диоды, триоды, тетроды и пентоды и мог спросить строгим тоном, тыча пальцем в схему Этот пентод входной или выходной? Задержка с ответом могла быть оценена как незнание предмета, поэтому надо было отвечать очень быстро и четко, по-военному. Если пентод был ни входной, ни выходной, то давать какие-то объяснения были лишним. Надо было отвечать: Никак нет. Проходной. Тогда Лапочонок с показным пониманием кивал головой и давал отчету хорошую оценку. Словом, наш институт был настоящей "кормушкой" для офицеров. По крайней мере так его оценивали те, кому удавалось перевестись к нам из войск. Но, тем не менее, у многих молодых офицеров был талант к научной деятельности и нередко именно они проявляли инициативу в научных исследованиях. Благодаря им наши программисты довольно быстро начали работать не в машинных кодах а на языках программирования – "Алгол", "Фортран" и др. Так же благодаря расчетам вероятности попадания ракет в цель, сделанным одним лейтенантом, фамилию которого я забыл, возникла необходимость организации в институте нового управления, которое специализировалось на моделировании полета ракет. При этом технология моделирования изучалась на импортных компьютерных играх, которыми увлекались некоторые офицеры. Один из них, а именно Валерий Блажнов, хорошо усвоив эту технологию, серьезно занялся применением ее для моделирования ответно-встречного удара по ракетам вероятного противника. Демонстрация на екране модели таких действий РВСН комиссиям, проверявших работу института, была одним из оснований для высокой оценки его работы. В дальнейшем, уже после выхода з запас, Блажнов продолжительное время работал ведущим программистом в фирме Eagle Dynamics. Уже один этот факт говорит об уровне программистов института. Однако, по моим сведениям, Блажнов свой опыт моделирования боевых действий в России никому не передавал.

Пока Вычислительный центр обустраивался, я "считался оперативным дежурным НКВЧ". Выезжая в гражданской одежде в Москву чуть не каждый день, я всегда имел при себе удостоверение офицера с указанной должностью на случай, если бы мне нужно было обеспечить неприкосновенность своей персоны, ведь НКВЧ звучало чуть ли не как НКВД. На самом деле это была научно-координационная вычислительная часть, в задачи которой входила обрабатка данных телеметрии, которые поступали из семи наземных измерительных пунктов (НИПов). Измерительные пункты были оборудованы оптической и радиолокационной техникой, которая позволяла определять координаты искусственных космических объектов, т.е. ракет, спутников и т.п. С самого начала на территории Советского Союза от Евпатории до Камчатки их было восемь, но через год один затопило во время большого наводнения на Енисее. Со временем НИПов стало двенадцать, а может и больше. Развитием, организацией и руководством НИПов занимался НИИ-4 и на этом деле позже сделали себе хорошую карьеру заместители начальника института Г. А. Тюлин и Ю. А. Мозжорин, которые оставаясь генералами, работали на высоких должностях в Министерстве оборонной промышленности. Данные телеметрии сначала обрабатывались с помощью больших логарифмических линеек многочисленной группой вычислителей и это продолжалось так долго, что результаты расчетов не давали большой пользы и первые полеты советских спутников были абсолютно неуправляемым. Ясно было, что такую работу надо делать на компьютерах, которые тогда называли электронными вычислительными машинами.

Таким образом, главной задачей ВЦ должна была стать обработка телеметрической информации с тем, чтобы можно было заранее рассчитывать траекторию космического объекта с целью ее корреляции в случае необходимости или определение пункта приземления. Конечно, в ВЦ должны были вычисляться и другие научные и инженерные программы, также связанные с ракетной техникой. Изначально планировалось, что в ВЦ будут работать ЭВМ "Урал" и "Стрела". Машины были ламповые и выделяли массу тепла, поэтому должны были охлаждаться холодным воздухом через специальные воздуховоды от холодильного оборудования. Руководил этим оборудованием Иван Петрович Дубодил, некоторое время после войны курировал одну из лабораторий немецкого института, разрабатывавшего ракетную технику. Как земляк, он рассказывал мне много интересного об организации исследовательских работ в Германии, которая меня немало впечатляла.

Во время строительства моя работа заключалась в том, чтобы следить за ходом строительных работ и прокладкой этих самых воздуховодов. Институт в то время существенно расширялся, а строительные работы вели несколько стройбатов, в которых служили преимущественно малограмотные солдаты из Средней Азии. Вот эти солдаты и пробивали большие отверстия в капитальных стенах для прокладки коробов воздуховодов, Однако они нередко ошибались и пробивали дыры не там где надо, потому приходилось пробивать заново, а старые так и оставались незаделанными. Потом оказалось, что пока строили здание ВЦ, появились новые, более современные ЭВМ, а схема воздухопроводов у них была иная. Снова началась та же история с пробитием дыр. В результате даже неспециалисту становилось ясно, что стены здания очень ослабли в подвальной части и имеется риск того, что оно со временем может рухнуть. Но риск в армии всегда есть, поэтому все осталось так, как было. Здание ВЦ действительно развалилось, точнее пристройка к нему, в которой распологалась на первом этаже холодильное оборудоване, а на втором машинный зал, где все еще остававлся монстр под названием ЭВМ 1061. К счастью жертв не было. Это произошло летом 1999 года, ровно через сорок лет после того, как я начал свою службу при переоборудования этого здания. Так же, как этот ВЦ, развалилась и вся советская вычислительная техника, наконец таки не выдержавшая конкуренции с американской.

Пути развития советской вычислительной техники

Пока я со своими коллегами был надзирателем за стройбатовцами, на третьем этаже нашего ВЦ проходили курсы программирования выпускники высших военно-морских училищ. Очевидно, Никита Сергеевич Хрущев решил, что при наличии межконтинентальных ракет морской флот уже потерял перспективы, но, возможно, на его наращивание и модернизацию в Советском Союзе не хватало средств. Так или иначе, в 1959 году весь выпуск указанных училищ был переведен в ракетные войска и из морских офицеров стали делать программистов. Они должны были научиться писать программы решения математических задач по предоставленным алгоритмами, которые подготавливались другими сотрудниками института. Программы писались в «машинных кодах», т.е. в восьмиричной системе счисления. Затем она на специальных устройствах переводилась в двоичный код и пробивались на перфокартах, где пробитые пуансоном отверстия на специальных позициях означали «единичку», а «нулями» были непробитые места.

На протяжении 25-пяти лет я был свидетелем развития не только советской вычислительной техники, но и системы программирования и хорошо понял причины отставания того и другого от американских. В основе этого отставания была экономическая подоплека. Написание программы требовало не только специальных знаний, но и большой внимательности и педантичности. Подготовить программиста можно было за полгода, но чтобы стать высококлассным специалистом, нужно было набираться опыта несколько лет. Когда в Америке количество машин, находивших широкое применение во многих областях науки, техники, народного хозяйства, стало увеличиваться, возникла проблема нехватки программистов. Для решения этой проблемы были изобретены специальные языки программирования, легко изучив которые, каждый ученый мог сам легко написать программу для собственного алгоритма. Фактически звено между ученым и машиной, которым были программисты, становилось лишним, особенно если учесть, что языков программирования было создано много в соответствии со специфическими задачами, которые предстояло решать. В Советском Союзе такая проблема не стояла остро, потому машин было мало, а потребность в новых программистах для вооруженных сил можно было решать новым набором выпускников из училищ. Не знаю, как в других ВЦ, но в нашем вводить языки программирования начали не «сверху», как должны быть, а «снизу». Среди наших программистов были такие, которые интересовались новинками в своей специальности и они, бывая в командировках в гражданских институтах, узнали, что у них каким-то образом появился американский язык «Алгол». Некоторые энтузиасты усвоили его, увидели его преимущества и начали предлагать начальству идею его использования в широких масштабах. Соответствующей техники в Советском Союзе не выпускалось, поэтому пришлось использовать телеграфные аппараты, которые еще надо было модернизировать, собственно добавить на клавиатуре еще несколько специальных знаков. Это делали наши техники в мастерской, которая была в ВЦ. Советские аппараты почему-то переоборудовать не удалось, поэтому скоро для этой цели были закуплены телетайпы, изготовленные в Германской демократической республике.

В нашем ВЦ введение языков программирования встретило стихийное сопротивление программистов. Почувствовав, что их специальность становится ненужной, «моряки» доказывали различные преимущества программирования в машинных кодах, а некоторые из них до конца службы так и не освоили ни одного из алгоритмических языков. ЭВМ стоили очень дорого, машинное время, т.е. время работы на ней программиста, очень ценилось. Но программисты использовали это время нерационально, особенно во время отладки программ, когда они за пультом буквально «ковырялись в носу». Они могли бросить машину и побежать перебить перфокарту, чтобы устранить на ней ошибку в программе. При этом процессор (он тогда назывался арифметическое устройство) машины, его самая дорогая часть, простаивал, но он и без того простаивал в процессе ввода или вывода данных. Чтобы более интенсивно использовать процессор в Америке конструировались мультипрограммные машины со специальными операционными системами, которые позволяли одновременно работать на одной ЭВМ нескольким программам. Все эти идеи с опозданием использовались в СССР.

Немного о Ракетных войсках стратегического назначения СССР и освоении космоса

Однако советские ракеты были все-таки неплохие, если учитывать их двигатели, особенно те, которые производились в Днепропетровске на заводе, которым руководил Янгель. Ракеты (они ради секретности назывались только "изделия") заводов Королева и Челомея в войсках не воспринимались серьезно. Ракетчики тогда говорили: "Челомей работает на показ (на унитаз), Королев – на ТАСС, а Янгель – на нас". Однако электронная начинка у всех ракет была плохая. Нередко их полеты во время испытаний были неуправляемыми, временами ракета падала неизвестно куда, а иногда испытания заканчивались трагически. Большая трагедия произошла на полигоне Тюра-Там в 1960 году, во время которой погибло много людей и в том числе главнокомандующий ракетными войсками М.И. Неделин. Тогда газеты сообщили, что он погиб в авиакатастрофе. С тех пор я много раз имел возможность быть свидетелем бесстыдной лжи советской прессы. Не только об испытаниях боевых ракет, но и о планируемых запусках спутников Земли и космических кораблей никогда заранее не сообщалось. Исключения бывали только тогда, когда ракетами стреляли куда-то в Тихий океан. Чтобы случайно не попасть в иностранный корабль, военное командование просило ТАСС сообщить о стрельбе заблаговременно.

После того, как наш ВЦ был, наконец, построен и оборудован ЭВМ, я работал на машине М-50 начальником смены. Схема машины имела гриф "Совершенно секретно", хотя воплощенная идея повышения быстродействия машины, которую конструкторы хотели сохранить в тайне, была для любого инженера очевидной. В Америке она применялась всеми производителями ЭВМ более удачно, чем на нашей "секретной" М-50. Речь шла о том, чтобы процессор машины не простаивал при обмене информацией с накопителями. Но для этого в машине должна была быть стандартная программа, которая бы следила за тем, чтобы, когда процессор освобождался для одной части программы, и, пока шел обмен информацией, мог некоторое время работать для другой. В Америке такие программы, так называемые супервизоры, были разработаны и использовалась всеми программистами, которые разрабатывали свои специальные программы. В нашем ВЦ, как и повсюду в СССР, к такой идее не пришли, хотя отдел стандартных программ у нас был. Для уменьшения времени работы программы каждый программист должен для каждой своей программы добавлять специальный блок, который должен следить за ходом ее выполнения. Эту дополнительную работу никто не хотел делать, тем более, что определить время продолжения обмена информацией было сложно, а машина не давала сигналов об окончании процесса обмена. Поговаривали, что гриф секретности конструкторы применили для того, чтобы получить Государственную премию за "кота в мешке". Но реально это был неудачный проект Лебедева и в его биографиях этот "ляпсус" не упоминается, хотя позже он же был удостоен Государственной премии за машину БЭСМ-6. Последняя, правда, была удачной конструкцией, но ни ее программное обеспечение, ни "железо" не были рассчитаны на возможность модернизирования, поэтому это был последний успех советской вычислительной техники. Насколько я помню, в нашем ВЦ одна БЭСМ-6 работала лет семнадцать, вплоть до того времени, когда на Западе уже появились персональные компьютеры. Для сравнения отмечу, что она вместе с накопителями занимала площадь 110 кв. метров.

В начале 60-х годов неплохими были также машины М-20; их в нашем ВЦ было две, так же, как и М-50. Вот эти четыре машины вместе работали во время запусков спутников. Это у нас называлось "оперативная работа", а средства массовой информации сообщали о нас так: "координационно-вычислительный центр ведет обработку информации, поступающей со спутника". Сами космонавты долгое время не знали, ни где этот загадочный "центр" находится, ни как он выглядит, поэтому их позже стали привозить к нам на экскурсию и они забавлялись за пультом управления, решая простенькие задачи типа "дважды два ". Правда им перед этим нужно было объяснить принципы двоичной арифметики.

Начальник ВЦ полковник Колчеев докладывает начальнику НИИ-4
генерал-лейтенанту Е.Б. Волкову.
Слева: Заместитель начальника института по научной работе генерал-лейтенант Курушин А.А.

В то время запуск каждого спутника, особенно с экипажем, становился большим событием в жизни страны и очередным козырем партийных идеологов для восхваления советской науки и техники, а вместе с этим и советского общественного строя. Правда, сами эти идеологи не знали, когда тот козырь попадет в их руки. Обычно в ЦК сообщалось лишь об успешных запусках. В нашем институте был оборудован конференц-зал, куда съезжалась часть советской верхушки (другая ехала на стартовую площадку к Королеву), причастной к космическим делам, чтобы следить за ходом полета и даже наблюдать за движением спутника на большом экране, на котором была развернута весь земной шар.

Слева: Конференц-зал ВЦ. Фото c сайта "в/ч 25840, УС "Белуга". Роль НИИ-4…"

Был также в конференц-зале большой глобус, вокруг которого должны были на проволочках синхронно с настоящими двигаться игрушечные спутники. Правда эта система работала очень ненадежно, но глобус пользовался вниманием посетителей еще и потому, что он был якобы из кабинета самого Сталина, т.е. это был тот глобус, с помощью которого, по свидетельству Хрущева, вождь руководил военными операциями во время войны. После смерти Сталина глобус не знали куда деть, а выбросить было жалко, а может и боялись, и вот наконец, ему нашлось новое применение.

Если запуск был успешным, в зале долго толклись различные министры, генералы, адмиралы и каждый из них пытался как можно скорее сообщить своему начальству о новом успехе. Но преимущество было на стороне начальника нашего института. Он имел прямой кремлевский телефон ("вертушку") и мог быстро связаться с любым членом Политбюро и первым доложить об успешном запуске. А чтобы никто больше не мог пользоваться телефоном, он был установлен в отдельной комнате, вдали от конференц-зала и о нем мало кто знал. Поскольку начальник института тоже всегда крутился в конференц-зале, то у телефона оставляли дежурного офицера. Несколько раз был дежурным и я. В мои функции входило вызывать к телефону кого-то из конференц-зала, поэтому я знал, кто там бывал и как он выглядел, потому что никого из "нижних чинов" туда не пускали, кроме технических работников, которые всегда держали язык за зубами. Иногда я также присутствовал при разговорах нашего генерала, если, правда, он меня не выставлял за дверь. Чаще всего он звонил к секретарю ЦК Ф.Р. Козлову, который до Д.Ф. Устинова в ЦК КПСС был ответственным за космос. Иногда Козлова не было на рабочем месте и тогда генерал его долго разыскивал дома или где-то на даче. Доклад был примерно такой: "Здравствуйте, Фрол Романович! Докладывает начальник НИИ-4, генерал-лейтенант Соколов. Сегодня в 11 часов 26 минут в Советском Союзе был успешно запущен…" Фрол Романович не всегда понимал важность события и тогда генерал ему объяснял, в чем кроется новая победа советской науки. Конечно, когда запуск был неудачный, все быстренько разбегались и никто никому ничего не докладывал.

Истоки "вольнодумства"

Перед оперативными работами наш ВЦ принимал праздничный вид. Длинные коридоры, лестницы и машинные залы застелялися ковровыми дорожками, которые сверх того покрывались еще и льняными. Для офицеров это была хлопотная работа, приносить и относить, раскручивать и скручивать тяжелые ковровые тюки, особенно принимая во внимание, что неудачных или отложенных запусков было очень много. Иногда это приходилось делать несколько дней подряд и, несмотря на военную дисциплину, офицеры нередкор роптали, выражая командованию свое недовольство. На это начальник ВЦ М.С. Мухин говорил нам: "Вы, когда принимаете гостей, приводите квартиру в порядок? Приводите. Здесь то же делаете". Можно было с этим согласиться, если бы эти "гости" не приходили так часто и офицеров не отвлекали от работы именно в очень напряженное время подготовки машин к оперативным работам. Никакого вспомогательного персонала у нас не было, поэтому эту работу кроме офицеров было некому делать.

В нашем институте было где-то восемьдесят отделов и каждый отдел должен был ежемесячно выпускать стенную газету. И вот в одной из газет была помещена саимпмческая картинака, на которой офицеры расстилают в корридоре ковры, а подпись к ней была "Опять в космос", шаблонная в советской прессе тех времен. Начальство среднего звена вместе со всеми смеялось над той карикатурой, но начальник ВЦ и замполит ее не видели, иначе бы газету обязательно сняли, что иногда бывало за проявлений "вольнодумства" в публикациях. Однаэжы профоюзная организация нашего отдела выпустила свою газету под названием "Наш голос". Она не провисела и дня, начальник политодела приказал ее снять, по той причине, что так когда-то называлась меньшевистская газета. На самом деле причина була другая – профсоюзам в нашем институте иметь сою газету было не положено. Следует сказать, что стенгазета, которой я был редактором на протяжении нескольких лет, была для меня хорошей школой самиздата и владения пером. Одно время в составе редколлегии подобрались люди с художественным вкусом и литературным талантом, поэтому и содержанием, и формой наша газета была очень далека от той казенщины и примитива, которыми была пропитана все политическая работы в армии. А уровень той работы можно себе представить из такого примера. Однажды наш замполит читал нам лекцию о победе над немцами под Москвой в 1941 году, когда он был еще подростком. Аудитория мирно дремала и он, чтобы заинтересовать людей, рассказал, что дети их деревни тогда катались на замерзших трупах немецких солдат как на санках. При этом он также описал во что превращались трупы после такого издевательства. Увлекшись рассказом, замполит даже не заметил реакции офицеров, возмутившихся таким уровнем его морали.

В отличие от политработником среди командования преобладали интеллектуалы широкого умственного кругозора. В то время заместителем Соколова был генерал-майор Ю.А. Мозжорин, очень умный и интеллигентный человек. Соколов был тоже умный, но всегда был какой-то угрюмый и сердитый, и мы, молодые офицеры, очень его боялись. К тому же он говорил как-то нечленораздельно. Иногда, бывая у него в кабинете с какими деловыми бумагами, я больше догадывался о смысле его неразборчивых слов, и очень боялся гнева, если бы понял его неправильно.

Советская пропаганда и как это было на самом деле

В 1961 году Мозжорина назначили директором НИИ-88 (позже назывался ЦНИИМАШ), который был подчинен Министерству оборонной промышленности и которым до этого руководил Королев. Это была очень мощная структура, от которой в конечном счете должны были отделиться завод и два ОКБ (опытно-кострукторське бюро). Одно ОКБ возглавил Королев, а второе – Янгель. После того разделения сам НИИ-88 отошел как бы на второй план, но Мозжорин вдохнул в него вторую жизнь. Он построил в своем институте большой ВЦ с машинами нового поколения и большой "зал отражения", оборудованный значительно лучше, чем конференц-зал в НИИ-4. Таким образом, наши соседи (НИИ-88 и НИИ-4 были по разные стороны от железной дороги Москва – Монино) перехватили у нас инициативу навсегда. Позднее весь тот комплекс получил название ЦУП – Центр управления полетами.

Но до того основная работа во время запусков шла в нашем ВЦ, где для гарантии четыре ЭВМ считали одну и ту же задачу: траекторию движения космического объекта. Такая сверхосторожность не была лишней, потому что машины часто давали сбои, а для подтверждения надежности результата нужно было иметь их хотя бы два одинаковых. Во время оперативных работ в зале всегда находился полковник Павел Ефимович Эльясберг, уроженец Житомира, умнейший человек. Я его уважал особенно за то, что во время случайно подслушанного мной его разговора с другим полковником он высказал такую "крамолу": "Наши ученые утверждают, что украинский язык сформировался в 14-м веке, но как объяснить, что в Закарпатье, которое было в составе Венгрии с 10-го века, люди пользуются тем же языком?" Так вот, этот Эльясберг лично проверял данные расчетов машин и так "насобачился" в этом деле, что однажды проявил буквально фантастические способности. Однажды у космического корабля отказала система автоматической посадки. Космонавты должны были посадить корабль вручную. Однако пока шли переговоры, время прошло и они пошли на лишний оборот вокруг Земли. А с каждым оборотом траектория движения отклоняется на несколько градусов в восточном направлении. Если брать во внимание также неточность ручной посадки, то корабль должен был сесть неизвестно где (если вообще мог это сделать). И вот проходит дополнительный оборот, космонавтам в определенный момент дают приказ на включение тормозных двигателей. Но люди – это же не электроника, они не могут выполнить приказ с точностью до секунды, тем более выключить двигатели в нужный момент и еще выбросить парашюты посадки. Не знаю, как там было, но корабль все же как-то садится, хотя неизвестно где. Сразу же ТАСС сообщает, что полет завершился как всегда "успешно", а о том, где же сел корабль – ни гу-гу. А он сел где-то в глухой тайге и с ними нет никакой связи, и где их искать – неясно. И вот здесь всех выручает Павел Ефимович. Он в голове просчитал траектории, подошел к карте и сказал: "Ищите здесь!" В небо подняли весь Военно-воздушный флот СССР. Самолеты и вертолеты целый день бороздили небо над указанным районом (а он все же был немаленький!) И ближе к вечеру космонавтов таки нашли. А радио между тем весь день играло какие бравурные марши и вальсы, а о судьбе космонавтов – ни слова и ажник вечером распелось в триумфальном экстазе: "В Советском Союзе успешно проведено испытание системы ручного управления космическими кораблями".

Но была ложь более грандиозная. В начале 70-х годов в Советском Союзе разработали космический корабль, который должен был сделать автоматическую мягкую посадку на Луне. Это должен был быть запоздалый ответ на высадку на ночном светиле американских астронавтов. Запуск должен был быть осуществлен в то время, когда Солнце, Земля и Луна находятся почти на одной линии, причем Луна должна быть между Солнцем и Землей. Такое положение бывает примерно один раз в календарный месяц и длится около трех дней. За это время и должен осуществиться запуск. И вот ежемесячно мы проводим оперативную работу по обработке данных полета корабля. Мое дело – поддерживать в рабочем состоянии свою машину (теперь уже М-220, на полупроводниках), а что делают на машине программисты – мне знать не дано. Но стоит один раз узнать эту тайну, и тогда становится ясной вся суть дела, когда на машине ежемесячно появляется та же команда. Так вот, больше года на Луну запускались корабли с целью мягкой посадки, а они каждый раз шлепались на его поверхность подобно метеоритам и превращались в груду металлолома цветных и драгоценных металлов. Прошел год и после безуспешных попыток ту работу прекратили и передали причастным к делу такой приказ: На всех звеньях сверху донизу детально проверить все расчеты. Где-то два месяца было спокойно, но вот подошел очередной съезд КПСС (возможно, конференция). А съезд следует встречать новыми трудовыми победами. Даешь мягкую посадку на Луну ко дню открытия съезда! Наши программисты прибежали замыленные на машину: "Хорошо, что вопреки инструкции по секретности не выбросили старую программу, пока разрабатывали новую! Вот ставьте магнитную ленту, будем обрабатывать запуск". Поставили, запустили задачу, а на второй день узнаем – снова корабль грохнулся. Уже после этого все, наконец, успокоились и где-то через полгода после всевозможных переделок на местах корабль на Луну благополучно сел. Вот было шума в эфире и прессе: Мы снова впереди! Наша техника лучшая! Мы бережем людей, не подвергаем риску жизнь космонавтов, как эти бездушные американцы, живых людей отправляли чуть ли не на верную смерть!

Возле пульта управления ЕС-1050

И мало кто знает, сколько разбитых до того кораблей лежит на поверхности Луны. Может быть, когда-нибудь некая фирма разбогатеет на уборке того металлолома, потому что там его накопилось немало. Но на это же пошли деньги, на которые можно было изготовить хотя бы миллионы тонн копченой колбасы, которая уже тогда стала в стране большим дефицитом.

Детали космических кораблей производились на заводах министерств разного типа: оборонной промышленности, "среднего", "специального " и еще какого-то машиностроения и т. д. Вся эта куча промышленных министерств работала исключительно на производство вооружения или космических объектов, но в бюджете страны они проходили по разделу народного хозяйства. И это давало основание партийным пропагандистам шуметь на весь мир, что в противовес американцам, которые на военные цели тратят 40% бюджета, Советский Союз выделяет на оборону лишь 7%. И оставалось только удивляться, как на такие мизерные средства Советский Союз удерживает армию, не уступающую своей мощью американской.

Но деньги на ракеты шли не только за счет недофинансирования пищевой или легкой промышленности. Денег не хватало даже для развития военной связи. Телефонная сеть и аппараты были времен второй мировой войны. Чтобы дозвониться, например, на полигон в Тюра-таме (известный как Бойконур) надо было крутить ручку аппарата и спрашивать у телефонистки в Москве: "Пролив"? Дайте мне "Агат"! На это обычно бывал ответ: "Агат" занят до 6-ти часов вечера. Записать вас в очередь?" Большинство офицеров на квартирах не имело даже местных телефонов. Меня часто вызывали ночью ремонтировать машину и делалось это нарочным, так как поставить телефон на квартире не было никакой возможности. На случай войны существовала специальная схема оповещения, при которой те, кто все же имели телефоны, получив сигнал тревоги, должны были бежать сразу не в часть, а к безтелефонним офицерам, будить их и передавать сигнал, а те вставать и бежать будить следующих. Сбор по тревоге длился около двух часов, что в условиях ракетно-ядерной войны могло иметь катастрофические последствия.

А во время кубинского кризиса, реальная угроза войны была. По какой причине возник кризис, мы имели весьма туманное представление. Лишь позднее я узнал, что на Кубу буквально в течение двух месяцев были передислоцированы части Винницкой ракетной армии, что, конечно, не могло остаться для американцев незамеченным. Тогда нам приказали держать наготове чемоданы с запасом белья и продовольствия на трое суток. Для сбора офицеров по тревоге существовала команда: "Прибыть на службу с чемоданом!" И когда в какой-то день рано утром в общежитие пришла такая команда, мы не знали, то ли уже война началась, то ли это только тренировочный сбор. Собирались мы тогда два часа и то только те, кто не жил в Москве, а лишь вблизи воинской части. К счастью все обошлось, ибо я не представляю, как бы мы воевали с теми "тревожными" чемоданами. На вооружении у каждого офицера был пистолет, но они лежали где-то на складах и нам их никогда не выдавали даже для ежегодных стрельб. Для этого каждый отдел получал на один день два пристреляных ПМ, а каждый офицер – по шесть боевых патронов.

Чтобы выпустить ракету в цель, в нее нужно было вставить специальное полетное задание на перфорированной ленте или на магнитной проволоке. Эти задания для различных целей рассчитывались и готовились в нашем центре и должны были доставляться в войска. Офицеры шутили, что самая надежная доставка полетных заданий во время войны могла осуществляться только конными нарочными. Представьте себе, сколько времени надо бы было скакать на коне из Москвы в Забайкальскую ракетную армию. Да и если бы "изделия" и были выпущены на планируемую цель, мало бы из них могло в нее попасть. Как я уже вспоминал выше, один военный инженер нашего института просчитал такую вероятность и нашел, что она равна приблизительно 30%. Командование же имело значительно более оптимистичные соображения. Офицер сообщил о своих расчетах начальнику лаборатории, тот проверил – все правильно. Начальник лаборатории пошел докладывать начальнику отдела, но сказал, что вероятность составляет 40%. Тот побежал к начальнику института и завысил число до 50%. Но и такое значение позволило ему убедить главкома РВСН в необходимости организации специального управления в составе института, которое должно было иметь задание разрабатывать систему математического моделирования полета различных ракет с целью повышения их надежности. Одно управление – это дополнительно одна генеральская папаха и десять полковничьих. Плюс повышение в должностях нескольких десятков офицеров. Ясно, что это то дело, за которое стоит побороться. Хотя и при существовавшей надежности Америка могла быть уничтожена одним ракетным ударом. В структуре РВСН было 40 ракетных дивизий, которые могли запустить сразу несколько тысяч ракет с общим числом ядерных блоков в несколько десятков тысяч. Таким образом, и развитие самих ракетных войск тоже в определенной мере определялось человеческим фактором – чем больше дивизий, тем больше генералских папах.

В зале внешних накопителей. Каждая тумба – 7,5 Мб

Конечно, люди более тесно связанные с ракетной техникой, особенно те, кто служил на полигоне Тюра-Таме или в войсках, могли бы рассказать интересного гораздо больше. Знаю это, потому что не раз слышал их рассказы, но не хочу писать с чужих слов, сам же я там не бывал. Я могу лишь более или менее компетентно рассказать о советской вычислительной технике, потому что несколько лет был начальником крупнейшего в Европе вычислительного комплекса, построенного на базе ЭВМ ЕС-1050, позже модернизированной в ЕС-1052. Это была одна из машин из единой серии, которая была построена по американскому образцу. Тогда "партия и правительство" поставили перед учеными задачу наверстать отставание от американской вычислительной техники, которое в шестидесятых годах измерялось десятилетием. Очевидно, такое же задание было поставлено и перед советскими разведками, одна из которых (именно которая, я не знаю) похитила для ученых схемы американских машин фирмы IBM. Однако документацию для них украсть не удалась, не повезло то есть. По этим схемам советские инженеры должны были сконструировать такие же ЭВМ, как американские, но на советских элементах. Я не буду вдаваться в технические детали, скажу лишь, что пока заработали эти новые "советские" машины, прошло как раз десять лет, то есть отставание от американцев осталось прежним. Время ушло на разработку, изготовление и изменения в конструкции. Я знаю об этом, потому что полтора года стажировался в Научно-исследовательском центре вычислительной техники (НИЦЭВТ), где разрабатывались эти машины, а потом еще полгода был в командировке в Пензе, где изготовлялись машины ЕС-1050. Уже после того, как завод выпустил 12 этих машин и их купили заказчики, ни одна из них еще не работала, из-за множеств недостатков. Конструкторы, чтобы ускорить работу, не разобравшись как следует, выбрасывали некоторые "лишние" на их взгляд схемы, но они как раз были нужны для выполнения функций контроля и др. После этого кое-что в машинах доделывалось, но от некоторых их функций пришлось просто отказываться. Но даже и после того, как все недостатки были исправлены, машина работала очень ненадежно. Кроме того, что я был начальником комплекса, я был одновременно единственным специалистом по процессору машины, в котором серьезные неполадки случались ежемесячно, а мелкие сбои случались по нескольку раз в день. Когда на машину приходили работать мои знакомые программисты, то они иногда в шутку спрашивали: "Ну как твоя первая в Европе и вторая в мире сегодня работает?"). Раз было такое, что все работало хорошо кроме одной программы. Неполадку искали несколько месяцев во время ежедневных часовых профилактических работ. Наконец обнаружилось, что из нескольких тысяч контактов один оказался непропаянным. Еще добавлю для сравнения, ЕС-1050 занимала ту площадь 110 кв. м. и работала еще тогда, когда в Америке уже были персональные компьютеры современного типа со значительно большим быстродействием и большим объемом памяти.

В Украине о существовании такого заведения как НИИ-4 МО теперь мало кому известно, хотя из Киевского политехнического института, который я закончил в 1959 году, на военную службу сроком в 25 лет было призвано двенадцать выпускников. Все мы попали в НИИ-4, служба не была тяжелой, тем не менее мы все мечтали вернуться в Киев. На протяжении нескольких лет мы держались вместе, вместе ходили болеть за киевское "Динамо", слушали радио "Свобода" но постепенно Москва всех "засосала". После окончания службы только я один вернулся в Украину. Для меня служба была действительно "сроком" и это впечатление усиливалось тем, что большую часть службы я жил за колючей проволокой. Несмотря на это, со многими офицерами и гражданскими инженерами меня связывали хорошие товарищеские и даже доверительные отношения, о которых остались добрые воспоминания. Уже, живя во Львове, я в течение нескольких лет каждую зиму приезжал в Москву и поселялся у друга, с которым долго сожительствовал еще в общежитии. Из преодосторжности я старался избегать тему межнациональных отношений, ибо чувствовал определенную неприязнь со стороны некоторых лиц, чаще всего мало знакомых, а если при случае возмущался проявлением неуважением к Украине, то обычно все сводилось к шутке. Глубокие причины теперешней войны остаются для меня непонятными. За 25 лет я так и не познал загадочну "русскую душу". Так же, как сейчас большинство русских не понимает украинцев

Грустный финал ВЦ НИИ-4 описан тут:

Больше тут:

Вычислительный Центр НИИ-4 МО СССР.

Размышления об утраченной профессии.

Далее немного воспоминаний о НИИ-4 Е.А. Ягунова с несколькими моими комментариями.

Хотелось бы высказать свое мнение о целой эпохе взлета авторитета НИИ-4 во время его руководства генералом Соколовым Андреем Илларионовичем.

Мне довольно длительное время пришлось общаться непосредственно с Андреем Илларионовичем, когда я был им назначен Председателем внутрипроверочной комиссии по проверке финансово-хозяйственной деятельности института (опять наследие войск). А это, по крайней мере, ежемесячный доклад по текущим событиям и подробный доклад по результатам годовой проверки.

Кроме того, часто, еще майором, я назначался помощником дежурного по Институту. В 17-00 секретарь, Кира Васильевна, уходила, и помощник дежурного занимал ее место вплоть до ухода Соколова. Приходилось отвечать на звонки, вызывать сотрудников, оповещать начальников управлений об уходе Соколова. В вечернее время Соколов работал особенно активно, поэтому большинство начальников управлений оставались на службе до его ухода. (Когда еще не было управлений, на службе оставались начальники отделов -В.С.)

Генерал Соколов был весьма неординарный человек. Он большую часть своей жизни проработал в аппарате ЦК ВЛКСМ и затем в ЦК КПСС. С Фурцевой, тогда, при Хрущеве, занимавшей пост министра культуры, он был в очень хороших, дружеских отношениях еще с юности. В МГК ВЛКСМ оба были начальниками отделов, затем стали начальниками отделов ЦК КПСС. Соколов курировал Министерство Обороны. Он обладал кипучей энергией. (Фурцева даже один раз читала лекцию в доме офицеров – В.С._

По заданию ЦК он, не имея высшего образования, возглавил 4-е Управление Главного артиллерийского управления, сформированное для руководства работами по ракетному вооружению. Ему сразу присвоили звание генерал-майора! Конечно, в области ракетных вооружений он не сильно преуспел, но набрался опыта, и через некоторое время его направили возглавить Ракетный научно-исследовательский институт – НИИ-4 МО.

Генерал Соколов обладал большой эрудицией и невероятной деловой хваткой. Высококомпетентный, волевой, он пользовался доверием правительства и военного руководства, имел широкие деловые связи и, безусловно, был талантливым организатором. При всем том, он даже, как я отмечал ранее, не имел технического высшего образования. Уже при мне он экстерном окончил Ростовское Ракетное училище. Используя свои связи в ЦК КПСС, он добился для института практически неограниченного финансирования. Он правильно сформулировал первоочередные задачи института, который при нем стал крупнейшим и очень авторитетным НИИ Министерства обороны. Руководящие кадры научных управлений он подбирал сам.

Он понимал, что научный труд требует полного сосредоточения на решаемой проблеме, поэтому научного сотрудника следует оградить от бытовых неурядиц. Следовательно, необходимо стремительно развивать бытовую сферу городков. За короткий срок было построено много жилых домов, что позволило обеспечить отдельными квартирами практически всех нуждающихся.

Говорили, что работать с генералом Соколовым было непросто. Его требовательность к подчинённым напоминала суровость маршала Жукова. Но если он убеждался, что его сотрудником было предпринято всё необходимое, а работа всё же застопорилась, Андрей Илларионович подключался лично, поддерживал подчинённого своим опытом специалиста и высоким авторитетом у руководства и смежников.

Мой друг, подполковник Казмичев Евгений (из управления Бабича), рассказывал, что когда он был в командировке, то стал свидетелем разноса, который сделал Соколов строительным начальникам из-за задержки строительства и ввода в эксплуатацию испытательно-исследовательской базы на полигоне в Сары Шаган, на берегу озера Балхаш.

Секретарем у Соколова тогда работала Кира Васильевна, высокая, симпатичная и очень властная женщина. Она обладала феноменальной памятью на фамилии и номера телефонов не только начальников, но также ведущих сотрудников института. Когда она уходила домой, то звонила дежурному по институту и просила прислать в приемную вместо себя помощника дежурного.

Помощниками дежурных обычно назначали офицеров в звании майора. Распределением нарядов ведал начальник строевого отдела майор Раздоров. Это был прирожденный, очень педантичный офицер-строевик. Все у него было четко распланировано. Он не только лично проводил инструктаж заступающих в наряд дежурного по институту и его помощника, но и составлял для этой цели список благонадежных офицеров. Я попал в этот список и поэтому в наряд ходил только помощником дежурного, а позже – дежурным по НИИ. (Раздоров был подполковником, майором был комендант гарнизона Масленноков. Вместе с полковником Ворониным эта троица обеспечивала строгий порядок в части – В.С.)

А. И. Соколов очень напряженно работал обычно до позднего вечера. Он часто не уезжал домой и оставался ночевать в городке на служебной квартире. Помимо руководства научно-исследовательской деятельностью института он постоянно контролировал работу всех служб, вникал в хозяйственные дела. Красавицы – голубые ели перед новым административным корпусом выбирали в лесопитомнике ЦК КПСС и сажали при личном его участии. Много времени уделял А. И. Соколов строительству объектов НИИ, в частности, нового научного корпуса, в котором затем разместились наши управления боевого управления и связи. Он лично курировал разработку проекта Музея РВСН, корпуса которого должны были построить в Комитетском лесу. И построили бы, но подвело здоровье Соколова. Там сейчас жилые дома микрорайона «Комитетской лес», города Королева.

Генерал Соколов мне запомнился как человек, не терпевший непорядочности. В моей служебной характеристике, написанной командиром полка полковником Пинчуком в Сазанке, кроме моих успехов в строительстве тренажеров, было отмечено, что я успешно руководил комиссией по проверке финансово- хозяйственной деятельности части. Кто-то это прочитал, и вот – меня назначают вначале заместителем председателя подобной комиссией, а потом председателем комиссии института по проверке финансово-хозяйственной деятельности. Однажды я докладывал генералу Соколову о результатах очередной проверки, выявившей злоупотребления некоторых должностных лиц службы тыла. Он тут же, при мне, вызвал своего заместителя по тылу полковника Трофимова и в сильных выражениях указал на недочеты его подчиненных. (Трофимов был очень полным человеком и во время одного из своих визитов Неделин порекомендовал ему похудеть. В институте был еще другой Трофимов – начальник экспериментального завода. Он имел тощую фигуру. При очередном визите Неделин похвали его, за то, что он прислушался к его совету – В. С.).

Он не допускал случаев злоупотребления руководящим составом их служебным положением, и сам не давал повода к этому.

Однажды генерал Соколов через своего секретаря вызвал меня. Я был поражен, поскольку ранее я сам через секретаря просил принять меня для доклада. Я, озадаченный, буквально прибежал в приемную. Кира Васильевне говорит: – Заходите. Зашел, доложил, как положено. Он поздоровался со мной, и говорит:

– Евгений Анатольевич, у меня к Вам конфиденциальное поручение: мне передали личное письмо от одного из уважаемых офицеров, в котором утверждается, что товарищ Кузниченков (Начальник политотдела), используя свое положение, за государственный счет произвел элитный ремонт в предоставленной ему новой квартире. Сумма ремонта более 15 тысяч рублей. Вам надлежит, не привлекая внимания, проверить этот факт. Еще раз подчеркиваю – не привлекая внимания. Зайдите к подполковнику Воронину (начальник службы режима), он Вас ознакомит с текстом письма, и согласуйте с ним порядок проверки. Вам задача понятна? – Так точно!

С подполковником Ворониным наметили порядок проверки, чтобы не вызвать подозрений у исполнителей работ. В результате тщательной проверки выяснили, что Кузниченкову (или его жене) не понравились в подготовленной для него квартире двери и простой паркет. Они потребовали заменить двери и паркет на новые, выполненные из ценных пород дерева. Требования их были выполнены. Затраченные средства были расписаны на другие статьи, это обнаружил начальник финансовой части подполковник Сыроед. Он не утвердил эти расходы КЭЧ. Об этом, видимо, узнал автор письма.

Я доложил генералу Соколову результаты проверки. Соколов поблагодарил и отпустил. Результат я обнаружил только при годовой проверке финчасти. Обнаружилась платежная ведомость, в которой значилось, что Кузнеченков внес плату за дополнительные работы, выполненные при ремонте квартиры. Сумма была немного меньше ранее заявленной. Следовательно, кто-то посоветовал Кузнеченкову оплатить затраты. (Уже не было Соколова, когда другой начальник полит возмущался работой службы тыла. На институт було выделено несколько модных в то время дубленок. Однако при их распределении этого начальника обделили, что и вызвало его публичного возмущении на одной из конференций – В.С.)

В быту Соколов был скромен. В Комитетском лесу у него была служебная скромная дача, построенная еще при генерале Нестеренко А.И. Когда Соколов пришел в начальники НИИ, институт имел всего три корпуса, из них два были перестроены из двухэтажных солдатских казарм. Жилой городок имел три четырехэтажных ДОСа и маленький одноэтажный клуб.

В этом клубе впоследствии с трудом разместилось Центральная лаборатория контрольно-измерительных приборов института. Лабораторию возглавил, наш ЛИАПовец из спецнабора Сережа Шабалин. Благодаря его инициативе и активности была разработана и учреждена концепция центральной поверочной службы РВСН.

При Соколове развернулось строительство, как научных специальных корпусов, так и жилых домов. Был застроен жилой городок пятиэтажными домами, в ДОСах надстроили этажи, сделали более комфортабельной планировку на 3-4 комнаты. Заселили их начальниками управлений и начальниками отделов. Во времена Хрущева в жилом городке возвели полтора десятка блочных пятиэтажных домов, два четырёхэтажных дома-общежития, построили универмаг, столовую, здание детской технической станции.

На Болшевском поле ударными темпами началось строительство второго микрорайона. Закладывалось по два-три дома сразу. В короткий срок было возведено более десятка домов, два магазина, средняя школа, детский комбинат. Построен шикарный современный Дом офицеров, в котором (благодаря стараниям министра культуры Фурцевой) выступали лучшие артисты страны. (При доме офицеров были также спортзал и плавательный бассейн – В.С.). На территории были построены цеха уникального завода для изготовления различных опытных устройств, установок и стендов. Построены специальные стенды для испытаний опытных ракетных двигателей, уникальная сверхзвуковая аэродинамическая труба, единственная в стране. Была построена установка для проведения экспериментов в условиях космоса, имитирующая разреженные слои атмосферы, установки моделирования устойчивости ракет при запусках в различных условиях и многие другие лабораторные установки и стенды. Построены уникальные сферические стенды-укрытия для испытания взрывчатых веществ в интересах противоракетной обороны.

Была построена киностудия РВСН. Операторами этой киностудии были сделаны исторические кинокадры запуска человека в космос и старты ракет с наших полигонов. Были ими сняты кадры трагедии – взрыва на старте межконтинентальной ракеты Янгеля 8К64, когда погибло много людей, в том числе погиб главком РВСН маршал М.И. Неделин. (Где-то среди километров пленок есть кадры и с моей особой в фильме о взаимоотношениях между машиной и человеком – В.С.)

Для знакомства с исследованиями, проводимыми в институте, к нам неоднократно приезжал Президент Академии наук СССР академик М.В. Келдыш вместе с сотрудниками Академии, участниками разработок ракетно-космической техники.

Когда мы приехали в Болшево, во втором городке (так его все называли) была построена средняя школа, строился второй детский комбинат, строилась молочная кухня. Строилась большая вторая АТС на 10 тыс. номеров.

У Соколова, как и у всех руководителей от «бога», был особый «нюх» на активных людей, он смело выдвигал их на ключевые, руководящие посты. Так он нашел в войсках и назначил своим заместителем по строительству и тылу полковника Трофимова. (Его фамилией названа одна из улиц города Юбилейного.) Ранее я писал, о весьма успешном начальнике планового отдела майоре Лапоченке.

Каждый понедельник Соколов обходил утром свои владения. Он чинно, с достоинством, вышагивал по дороге. Справа от него, но на полшага сзади, нес свое полное тело заместитель по тылу полковник Трофимов. Слева, так же на полшага сзади, бодро шагал начальник службы режима подполковник Воронин. Замыкал шествие сзади с папкой в руках (для записи замечаний) начальник строевого отдела майор Раздоров. Перед их выходом секретарь Соколова, Кира Васильевна, обзванивала все управления и сообщала начальникам: «Соколов на территории!». В управлениях вся работа прекращалась, и все начальники большие и малые готовились принять «высокого гостя». Все следили за дорогой и гадали, куда сегодня свернет Соколов. Соколов всегда находил какие-нибудь недостатки и, не стесняясь в выражениях (не матерясь никогда), учинял очередному начальнику разгром!

На Клычникова в эти минуты было смешно смотреть! Он вызывал к себе обеих начальников лабораторий и приказывал навести у сотрудников в столах порядок (наличие в столах каких-либо бумаг или книг считалось у него нарушением секретного делопроизводства) и, чтобы все офицеры и гражданские сотрудники, вычистили до блеска свою обувь! Нам было смешно даже подумать, что генерал Соколов лично проверяет, как у сотрудников почищена обувь и что у них находится в ящике стола. Полный маразм! Как человеку с таким узким мышлением могли доверить руководство научным отделом!

К нашему счастью, Соколов в наше управление заходил очень редко. Говорили, он считал, что эксплуатация техники – это не наука. Это строгое выполнение требований эксплуатационной документации и уставных документов. Генерал Соколов принадлежал к когорте людей – руководителей-исполнителей, которые все свои знания и силы отдавали служению государству. Не было у него машины и гаража, а личная дача осталась у него еще с прежней работы. (Примерно в том же духе Михаил Ботвинник описал управляющего энергосистемой Урала моего земляка С.А. Костогрыза. Такой тип руководителей был долгое время распространен в Советском Союзе. К моменту распада государства их почти не осталось – В.С.)

Соколов оставил работу в НИИ-4 только после тяжёлой болезни (повторного инсульта), но, несмотря на это. до конца своих дней думал об институте и интересовался его делами.