Разум, вера и мораль

Борьба за новое присутствие разума веры, как мне кажется, это неотложная миссия Церкви в нашем столетии (Бенедикт XVI, папа римский)

Начинать разговор о разуме следовало бы с того, как его понимали выдающиеся авторитеты, хотя бы с того, как его понимал Кант. Однако его понимание постичь сложно из-за семантических трудностей, потому что он мог придавать иной смысл словам, чем тот, чем тот, который мы можем придать им теперь. Когда он изначально пишет о вечных и неизменных законах разума без их определения, то они ему кажутся самоочевидными, а мне загадочными. Поэтому я не могу понять, что это за такой феномен "чистый разум", но согласен с тем, что кто-то это понимает, хотя подозреваю, что это понимание у разных людей может быть разным.

По Канту исходным пунктом познания есть опыт, и опыт же познания подтверждает. Однако знания бывают врожденные, которые могут опытом не подтверждаться, поэтому следует исходить из того, что в основе познавательной деятельности человека лежит вера, поскольку он может верить собственным чувством і опыту, своим умозаключениям, а также словам авторитетов, которым в разном возрасте человека и на разных этапах его развития могут быть родители, учителя, духовные лица, ученые и псевдоученые, экстрасенсы и шарлатаны. Используя понятие "веры", надо учитывать индивидуальные особенности человека. Эрих Фромм двумя основными способами его существования считает такие жизненные функции как обладание и бытие. Оба способа сложно разделить между собой, потому что не может быть обладания без бытия, и в целом они в разной степени присутствуют в сознании каждого человека. Сам Фромм говорит лишь о преимуществе одного из способов, что и определяет различия в индивидуальных характерах людей. Соответственно, понимание понятия "вера" может быть разным в религиозном, политическом или личном смысле в зависимости от того, по какому принципу – владение или бытия – оно используется. Это надо иметь в виду.

С другой стороны, при отсутствии доверия к источнику информации или из-за противоречия уже имеющимся знанием человек может сомневаться или вообще не воспринимать то, что для него ново или необычно. При этом необычному, новому люди обычно ищут возражения, хотя можно искать и подтверждение, объяснение, но рядовой человек этого не делает, потому что просто не верит, если источник информации ненадежен или он почему-то не нравится. Ясные и выразительные идеи вызывают большее доверие и не нуждаются в углублении в вопросе их истинности или ложности. Нужен определенный уровень мышления, чтобы понять, что же является критерием истины, в поисках которой человек должен относиться критически к любым идеям не проверенным на практике или не доказанным научно. Что такого уровня достичь непросто, говорит пример Декарта, который при своем скептическом отношении к чему-либо утверждал, что именно ясная и внятная идея и является критерием истины. Углубившись в эту проблему Вико и Гьюм понял, что когда человек верит в какую-нибудь идею, это не значит, что он верит и его истинность. То есть ясная и внятная идея является лишь психологическим критерием. Идея о вращении Солнца вокруг Земли ясна и выразительна, но ошибочна.

Есть еще одна особенность веры, которая в большой степени влияет на массовое сознание, – не желая показаться глупым в глазах других, человек воспринимает даже нелепые взгляды, если в них верит большинство. Это явление хорошо отразил Андерсен в своей сказке "Новое платье короля". С тех пор в мире в этом плане мало что изменилось и это человеческая особенность успешно используется политиками для пропаганды ложных и даже специально сфальсифицированных идей.

Однако люди могут верить своим фантазиям, выдуманным объяснением действительности только потому, что они ей нравятся и реже на основе экстрасенсорных чувств, воображения, иногда неявных знаний, в том числе эзотерических. Сформированные таким образом знания могут как соответствовать действительности полностью или частично, так и не соответствовать вообще. Они могут восприниматься другими людьми и распространяться далее, а могут и не восприниматься на веру и оставаться достоянием узкого круга лиц. Знание мифологические, паранаучные, религиозные, философские и некоторые научные в целом являются гипотетическими, наиболее надежными являются эмпирические знания, приобретенные на основании опыта, экспериментов или чувств, и рациональные знания, приобретенные с помощью математического аппарата, законов логики, физики, химии и т.д.

Приобретенные авторитетным человеком положительный опыт и знания воспринимаются другим человеком, если не могут быть проверены на практике немедленно, только при наличии феномена веры человека. Разумеется само собой, если люди не будут верить друг другу, а будут полагаться только на знания, добытые самостоятельно, они просто погибнут. В процессе обмена информацией люди непременно приходят к признанию определенных людей в качестве надежного источника информации и склонны верить такому человеку по крайней мере в большинстве случаев, даже если информация ложная. Если такой авторитет не может объяснить некоторые вещи, он может прибегнуть к выдумкам и этим россказням могут верить другие. Однако часть людей может и сомневаться, особенно когда авторитет человека ненадежен, то есть он явно ошибался в некоторых своих предыдущих суждениях.

Взаимоотношениям веры и разума посвящена энциклика папы Иоанна Павла II "Fides et ratio". Правда, папа, когда говорит: "Только вера позволяет нам проникнуть в смысл тайны и сделать ее доступной для интеллекта", подразумевает веру в Бога. Однако можно распространить и использовать понятие веры в более широком смысле. Другое дело, что приобретая знания с помощью разума, мы должны исходить из того, что Бог является первопричиной всех вещей и явлений.

Мы часто видим, что некоторые скептики не верят даже эмпирическим и рациональным знанием, что только подчеркивает роль веры в процессе познания действительности. Такое явление можно наблюдать и в науке. Нередко ученый просто поверит в собственную идею, а затем ищет для нее объяснения и аргументы и строит новую теорию. Зато другие ученые в нее не верят и поэтому ищут возражения и редко случается такое, что для новой теории ищет подтверждения кто-то другой. В результате новая теория или идея окончательно воспринимается тогда, когда ее противники или уже умерли, или она надежно подтверждается экспериментом, а зачастую определенной пользой. Все это наводит на мысль о бесполезности попыток убеждать людей без материальных последствий какой мысли. Так было всегда, так как еще Платон сказал: "Кто себя не убедит, того никто не убедит".

Презумпцию "покуда не уверуете, не уразумеете", можно найти уже в Ветхом Завете, я такое выражение слышал или читал неоднократно, но глубоко не вникал в смысл, понимал его слишком узко, думая, что речь идет о вере в Бога. Когда же я к такой мысли пришел самостоятельно и сам себе доказывал ее истинность, примерно так же, как это делал Аврелий Августин (354-430), только тогда я понял ее всеобъемлющий характер. Одновременно я признал истинными и слова Платона. Имея в виду его слова, можно утверждать, что самопознание, знание человека о самом себе в большой степени определяет способность человека познать мир. Самопознание отдельного человека основывается на сравнении с другими, а познание человека в его развитии возможно лишь на изучении его истории, по сравнению с людьми прошлого. Отсюда вытекает значение писаной истории, но писанной как можно приближенно к реальным событиям и трактуемой как только можно объективно. Колингвуд считал, что отвечать на вопрос о предмете, методе и ценности истории должны исключительно специалисты. Но, по мнению Колингвуда даже не каждый историк способен ответить на поставленные вопросы, он должен иметь определенный опыт в особой форме мысли и размышлять об этом опыте. Он отмечает:

… любой опыт, приобретенный обычными образовательными путями, будет не только поверхностным, но и непременно устаревшим. Полученный таким образом опыт основывается на учебниках, которые всегда отражают не то, что думают реальные живые историки сейчас, а то, что они думали где-то в прошлом, когда использовали для создания своих учебников еще сырой материал (Колінгвуд Робін Дж., 1994, 61).

Указанное явление очень распространено, в частности, в исторической лингвистике, основы которой сформировались не только на сыром, но и на скупом материале, собранном языковедами за достаточно короткое время существования этой науки. И еще на один момент обращает внимание Колингвуд:

… своеобразная иллюзия, присущая любому знанию, приобретенному во время учебы, – иллюзия окончательности. Когда ученик находится в statu pupillari, что требует уважительного отношения к какому бы то ни было предмету, он должен верить в четкую и неизменную определенность вещей, так как учебники и учителя считают их таковыми. Но когда он выйдет из этого состояния и начнет самостоятельно изучать какой-то предмет, тогда выяснится, что нет ничего раз и навсегда определенного. Тогда постепенно исчезает догматизм – неизменная признак незрелости. Ученик смотрит на так называемые факты уже новыми глазами… С другой стороны, если он оставит свой статус ученика и перестанет изучать этот предмет, то никогда не избавится этого догматического подхода (там же, 62)

Продолжая рассуждения на эту тему, надо отметить, что вопреки мнению Колингвуда должны существовать раз и навсегда определенные базовые факты, которые являются фундаментом всякого исследования. Между тем, иногда такие базовые факты оказываются фальшивыми и тогда вся надстройка на них моментально разваливается, как только находится факт истинный. Например, в истории нужно четко знать, кто был носителем той или иной археологической культуры. Без такого знания дальнейшие умозаключения не будут соответствовать действительности. Нечто подобное можно видеть при выяснении факта беременности женщины. Когда у беременности нет надежных доказательств и она отрицается, можно начертить дальнейшую судьбу женщины, которая будет совершенно отличной от той действительной, когда окажется, что она все-таки беременна.

Теперь разовьем тему веры и знаний немного шире.

Сначала надежным проводником человека, если говорить о нем от самого его появления на Земле, были инстинкты, которые руководили его поведением подобно тому, как они управляют поведением животных. Духовное развитие человека в процессе инстинктивной борьбы за существование и сохранение потомства, начинается в ней с развитием внутренней потребности познания, что вначале проявлялся в поисках стереотипов адекватного поведения в различных условиях, новых средств поддержания жизни и здоровья – продуктов питания, способов сохранения тепла, лечения ран и болезней и т.п. Задолго до Бэкона люди поняли истину "знание – сила". Даже половое влечение содержит в себе желание взаимного познания мужчины и женщины. Процесс познания начинается с созерцания на окружающий мир и восприятие его через ощущения, которые инициируют в человеке процесс мышления. Не углубляясь в тонкости гносеологии, которая в целом сводится к двум теориям – эмпиризму и рационализму, согласимся, что познание является сложным процессом, в котором принимают участие органы чувств и разум человека. В результате познания появились и первые формы человеческого общества, с развитием которых надо связывать и духовное развитие человека. Еще до того, как человек стал использовать язык как средство передачи информации в обществе, он начал учиться, подражая поведению своих близких, будь то родителей, будь то наиболее успешных охотников и т.д. В конце-концов, и речь развивается как подражание звукам одного человека другим. Первые согласные звуки, усвоенные ребенком, образуются естественным образом (в первую очередь губные). В дальнейшем она подражает звуки взрослых. Однако подражание свойственно не только детям. Французский социолог Габриэль Тард (1843 – 1904) даже считал, что вся общественная жизнь во многом основывается на инстинкте подражания людей друг другу и этому есть многочисленные свидетельства в повседневной жизни. Подражание свойственно и животным, поэтому можно думать, что оно является одним из инстинктов в животном мире. В условиях становления языка подражание обеспечивает коммуникативные свойства языка, т.е. взаимопонимания между людьми благодаря непроизвольной стандартизации звуковых сигналов. Тесно связанный с природой, первобытный человек подражал не только себе подобным, но и зверям.

Но и после усвоения человеком языка, хороший пример всегда положительно влияет на наблюдательного человека. Именно наблюдения над природой и поведением других людей может вызвать целую серию ассоциаций, которые могут привести к изобретению удобных инструментов, эффективных орудий труда или оружия, если человек видит не только глазами, но и умом, а для этого у него должны быть заложены потенциальные возможности в виде мозга. Мир, созданный Богом, держится на определенных нерушимых законах, поэтому когда ход мыслей принимает во внимание эти законы, выводы соответствуют действительности. Проверенная на практике справедливость выводов не только укрепляет доверие человека к собственному разуму, но и приучает к логическому мышлению в рамках определенных закономерностей. Те люди, которые следуют этим закономерностям, имеют успех, долгую и здоровую жизнь. Те же, кто ими пренебрегают, действуют под влиянием фальшивых представлений, успеха не имеют и не наследуеются другими. Таким образом, сложный процесс мышления человека развивается в обществе под влиянием различных факторов в процессе борьбы за существование, но категориально оно базируется на двух основных феноменах – вере и разуме. В данном случае под разумом подразумевается способность человека приобретать знания рациональным, а не метафизическим способом.

Когда мы говорим о рациональных знания, то предполагается, что существует истина в самом общем понимании слова. Понятно, что всю истину человек познать не сможет. Какую-то ее часть он постигает собственным умом, эта часть знаний является рациональной по определению, часть воспринимается от авторитета на веру и часть истины остается непознанной. Так оно есть независимо от того, можно ли познать всю истину или нет. Наличие феноменов ума и веры, а также непознанной истины имеет далеко идущие последствия, поэтому неудивительно, что пророки и мыслители издавна придавали большое значение соотношению веры и разума в познании истины: "Если не верите, то вы не устоите" (Ис .7: 9). Святой Августин тоже серьезно рассматривал эту проблему и, прийдя к выводу о первостепенном значения веры в отношении авторитета, выдвинул синтезированную презумпцию "верую, чтобы понимать" (Грицанов А.А., 2002, 12). Однако не всегда авторитеты могли донести свои знания обществу или в собственных интересах или в интересах самого общества (иногда ошибочно понятным), держали свои знания в тайне, и эзотерические знания с привилегированным доступом всегда сопровождали развитие человеческого общества. Есть основания предполагать, что определенная эзотерическая доктрина распространялась и в среде философов на протяжении веков.

Сомнение порождало у человека собственное мнение, но в основном человек склонен верить фантазиям, если они дают надежду на улучшение условий жизни или даже на беззаботное существование в будущем. Жизнь первобытного человека проходило в нищете и страхе перед смертью, силами природы и другими людьми, это создавало в его душе дискомфорт, неуверенность в себе и он пытался преодолеть такое состояние души, ища средства, с помощью которых это можно было эффективно сделать. Таким средством стала вера в собственные знания и это средство оказалось настолько эффективным, что вера сопровождала человека на протяжении его существования до наших дней, поскольку страх и неуверенность сопровождали человека всегда. Шпенглер писал: "Die Weltangst ist sicherlich das Schöpferste aller Urgefühle" (Spengler Oswald, 1920, 116). Эту формулировку немецкого философа можно перевести лишь приблизительно: Страх перед миром является древним чувством, которое наверняка имеет наибольший творческий потенциал. Далее Шпенглер продолжал: "Благоговейный страх перед всем от него (человека – В.С.) независимым, перед законами и законностью, чужими силами в мире, является первоисточником всех и каждой из элементарных форм духовного развития" (там же, 117).

Таким образом, кроме инстинкта сохранения жизни двигателем познания может быть также страх, причем именно страх пробуждает в человеке веру, а сами знания могут вызвать у человека страх. Человек может верить во что бы то ни было, если оно помогает ей преодолеть страх и неуверенность. Он может верить в бога и загробную жизнь, но может верить, что Бога нет, и нет наказания за грехи, потому что это тоже может помогать ему достичь большего или меньшего душевного комфорта. Человек может верить в вещи, которые и приносят ей практическую пользу в повседневной жизни, и в светлое будущее для себя или хотя для своих детей – в коммунизм или в другую утопию; он может верить явной бессмысленности и преодолеть такую веру тяжело, потому что человек чувствует, что когда он теряет веру, ему становится на душе плохо. В этом проявляется странный феномен веры – неважно во что верить, надо просто верить. Существование различных философских школ, доктрины которых использовались в практической жизни, а также успешное существование различных религий подтверждают наличие такого феномена.

Однако, более сильные духом время от времени все же подвергаются сомнениям, особенно если они уже имели возможность убедиться в том, что некоторые явления окружающего мира могут быть объяснены с помощью разума. Такие люди начинают доверять разуму больше, чем другие, но вера все равно остается для них убежищем во временя неуверенности или страха. При этом хотя вера в рациональные знания, приобретенные собственным умом, сильнее, чем вера авторитетам, есть такая форма истины, которую человек умом понять не может, но он может понять, когда ему остается просто верить, чтобы не усложнять себе жизнь. Віра в процесі візнання виконує таку саму роль, як плацебо в медицині, коли віра допомагає вилікувати хворобу речовиною, яка не має лікарсьих властивостей. В науці роль плацебо виконують помилкові теорії, в які люди вірять поки вони не викликають сумніву.

Таким образом вера является универсальным средством для поддержания душевного комфорта человека, а сомнение лишает его этого комфорта и тогда он либо должен укрепиться в вере или найти поддержку в разуме. Так в борьбе между верой и сомнением началось духовное развитие человека, в котором согласно этим двум феноменам человеческой души надо рассматривать две составляющие – моральную и интеллектуальную. Первым, кто поставил вопрос о взаимоотношениях этих двух категорий, был, очевидно, Жан Жак Руссо в своем трактате «Способствовало ли возрождение наук и искусств очищению нравов?" Считая науки и добродетель не совместимыми, он выразил свое мнение в такой художественной форме::

О добродетель, возвышенная наука простых душ! Нуж­но ли, право, столько усилий и приспособлений, чтобы тебя познать? Разве не запечатлены во всех сердцах твои принципы? И разве, чтобы узнать твои законы, не доста­точно ли уйти в самого себя и прислушаться к голосу сво­ей совести, когда страсти безмолвствуют? Вот истинная философия, научимся же ею довольствоваться; и, не зави­дуя славе тех знаменитых людей, которые достигают бес­смертия в республике ученых, попытаемся провести меж­ду ними и нами то почетное различие, которое замечали когда-то между двумя великими Народами: один из них умел хорошо говорить, а другой — хорошо поступать.

Говоря о двух Народах, Руссо имел в виду Афины и Спарту. Ясно, что Афины олицетворяли науку, а Спарта – мораль. В наше время не принято писать о высоких материях в таком же высоком стиле, предпочтение отдается сухому наукообразному изложению, которое мало затрагивает сердца современных ученых. Взаимотношение науки и морали часто оказывается на более низком уровне, чем во времена Ньютона и Лейбница. Научная деятельность в какой-то мере подобна спорту – в обоих случаях действует фактор агональности. Однако спортсмены при соревновании стараются демонстрировать принцип "fair play", который в науке выражен неявно и зависит от уровня морали оппонентов. Одно это уже говорит о том, что Руссо был прав.

Интеллектуальное развитие может разрушать веру, а с ней и существующую мораль, хотя может и давать новый толчок для развития моральных принципов. Безусловно, Кант был прав, когда утверждал, что моральные воображения априорно присущи разуму и порожденны им, но вводя понятие категорического императива, он отвергал возможность существования цели морали за ее пределами. Наверное, сугубо метафизически можно рассматривать мораль и в таком плане, поскольку человек может придерживаться определенных моральных норм, как закону, без осознания их пользы для самого себя. Однако само изменение моральных норм свидетельствует об их направленности в пользу человека, которая может быть и утилитарной. Тем более цель морали отчетливо проявляется, когда речь идет об интересах общества.

С образованием первых социальных структур усложнение общественных отношений вызвало у людей потребность в определенном инструменте для их регулирования. Таким инструментом стала первоначальная мораль, которая объединяла и моральные, и правовые нормы поведения в коллективе. Нормы первобытной морали формировались из практических потребностей коллектива для обеспечения безопасности, здоровья и роста числа его членов в мире, полном жестокой борьбы за выживание. С освоением членораздельного языка первые нравственные нормы, эффективность которых была проверена на практике, вместе с полезным опытом закреплялись в массовом сознании в форме предания, которые передавались от поколения к поколению. Эти предания несли как практическую, так и эстетическую нагрузку. Это было начало организованной умственногго творчества человека, из которого позже развились такие формы общественного сознания как мораль и право, наука и искусство и, наконец, религия. Имея общие корни, эти категории в процессе своего развития оставались между собой настолько тесно связанными, что даже в наше время нелегко очертить границу между правом и моралью, наукой и религией, при том, что мораль влияет на право, а религия на мораль и все это отражается в искусстве. Правда, наука в силу специфических особенностей и законов своего развития заняла в общественном сознании более независимое положение настолько, насколько она основывается на реальных знаниях, а не догматах или авторитетах, как это имеет место в праве, морали и религии. Однако связь науки с религией обеспечивает философия, которая пытается связать весь объем знаний человечества в одно целое и при этом в некоторых вопросах пересекается с богословием.

В процессе познания мира, представление человека о нем постепенно менялась. Первое предствление человека о мире Шпенглер описывает так

В действительности темное, наделеннае первоначальной душой окружающая среда древнейшего человечества, о чем еще сегодня свидетельствуют его религиозные обычаи и мифы, является тем миром полного произвола, враждебных демонов и капризных сил, насквозь живое, непостижимое, непредсказуемое целое, колеблющееся в загадочным образом(Spengler Oswald, 1920, 141).

С примерами мифов, которые представляют такое представление о мире, можно познакомиться хотя бы в сборнике Оли Гнатюк "Ведьмы, черти и святые Гуцульщины". Чтобы представить себе насколько архаическое мироощущение может сосуществовать в современном рациональном мире, свидетельствует факт приведенный автором в этой книге. В одном из гуцульских сел председатель колхоза и секретарь партийной ячейки на колхозном собрании обвинили одну женщину в том, что она отобрала молоко у колхозных коров ( Hnatiuk Ola , 1997, 246). Соответственно, гуцульские мифы, которые сохранились с очень древних времен, могут свидетельствовать о еще более древнем мироощущении людей.

В силу своей практической значимости рациональные знания человека, приобретенные эмпирическим путем, первыми отделились от общего объема знаний, которое занимало человечество в форме преданий. Найденные методы добывания огня, охоты, рыбной ловли, земледелия, хранения продуктов питания, приемов изготовления оружия и орудий труда, закономерности в природных явлениях, знания о пищевых и лекарственных свойствах растений и т. п. не только меняли представление человека об окружающей среде, но и закладывали основы будущих наук, развивавшихся в процессе увеличения и усложнения потребностей человека. Открыв для себя то, что определенные явления между собой связаны и знание этих связей может быть полезным, человек начал целенаправленно искать причины как положительных, так и отрицательных явлений. При этом он прибегал к предположениям, которые проверялись практикой.

Те предположения, которые практикой опровергались, безоговорочно отбрасывались, а в памяти закреплялись те из них, которые осуществлялись. Однако некоторые предположения человека вообще не могли быть опровергнуты или подтверждены практикой. В первую очередь это касается предположений относительно причин природных явлений, таких как, например, гроза или снегопад. Поскольку дождь и снег падают сверху, оттуда, где ходят солнце и луна и светят звезды, логично было предположить, что там, наверху существует некое "небо", а на небе кто-то живет и посылает на землю дождь или снег. Усвоив методику предположений, люди незаметно для самих себя перешли к представлениям, которые успокаивали их стремление к пониманию природных и астрономических явлений. На основе этих представлений развивались первобытные верования, хотя в последнее время в прессе промелькнули сообщения о предположении ученых, якобы вера в бога заложена в людях генетически. Если это предположение справедливо, то надо считать, что такая особенность психики человека только дает толчок для развития первобытных верований.

В свое время Бокль сделал вывод о первичности умственного развития в своем широком смысле и подтверждал свое мнение анализом изменений, которые произошли в массовом сознании по отношению к "двух крупнейших из зол, известных человечеству" – религиозных преследований и войн. Справедливо утверждая, что в истории нет примера того, чтобы невежда, имея хорошие намерения и полную власть для их осуществления, не причинил гораздо больше вреда, чем пользы, Бокль ошибается в заключении, что моральные ощущения совершенно неспособны даже уменьшить преследования за веру, а главным врагом нетерпимости является не человечность, а знания. В его рассуждениях кроется чисто логическая ошибка. Если даже религиозные преследования велись исключительно людьми безупречной морали, то отсюда вовсе не следует, что все высоконравственные люди их одобряли. ( Бокль Т. 2 , 1863, 136). Далее он утверждает, что умственное развитие в Европе привело к ослаблению воинственности, которая была характерна для большинства народов с древних времен. В качестве иллюстрации он привел три примечательные события – изобретение пороха, открытие политэкономистов и появление парового транспорта. Огнестрельное оружие сделало войну дорогой и профессиональной, а свободная торговля и новые пути сообщения способствовали сближению между народами. Все это привело, как утверждал Бокль, к тому, что войны в Европе стали редким явлением. Но все эти его выводы разбиваются вдребезги только при упоминаниях о двух ужасных войнах, прокатившиеся по Европе уже после смерти Бокля.

Духовное развитие может быть противопоставлено физическому так, как мы противопоставляем душу и тело человека. Но развитие души и тела должно быть взаимосвязанным процессом. Еще больше должны были быть связанными моральное и интеллектуальное развитие. Но на практике так бывает не всегда. Высоконравственный человек может быть невеждой, и наоборот, порочный – высокоинтеллектуальным, и это является следствием внутренней борьбы сомнения и веры. Однако о развитии общества можно говорить лишь тогда, когда обе составляющие в этом процессе протекают гармонично, не отставая друг от друга, потому что мало иметь желание придерживаться моральных норм, но нужно быть уверенным также в их правильности и знать, как их можно выполнить. Нравственное развитие человека определяют его естественные стремления к добру и справедливости. Вера в абсолютное добро уравновешивала право сильного, которое царило на протяжении всей истории человечества. Но надо разделять злые и добрые (в собственном смысле) намерения сильного. Существует мнение, и его отстаивал еще Сократ, что ни один человек не совершает зло сознательно. Тогда, чтобы предотвратить зло, нужны лишь рациональные знания. Но если в науке существует объективная истина, то в этике ее нет, то есть надо согласиться с тем, что мораль всегда субъективна, и тем развитие морали отличается от развития науки. К этому следует также добавить, что с научной точки зрения отвергать возможность злых намерений также нельзя. Поэтому, так или иначе, потребность в определении добра и зла всегда стояла и будет стоять перед человеком.

Мораль перед наукой имеет то преимущество, что в отличие от науки ее законы устанавливает сам человек, поэтому право выбора может спасти человека в критической ситуации. Однако и в науке, и в морали новые идеи выдвигают новаторы, а их поддерживают единицы, а не большинство. Поэтому демократические принципы, по крайней мере в чистом виде, в оценке как моральных норм, так и научных идей действовать не должны. Мораль выглядит наиболее гибкой и изменчивой формой общественного сознания, потому что люди не всегда придерживаются моральных норм, которые в принципе не должны подвергаться изменениям. Определение таких нормы и их соблюдение должно быть весьма существенным делом. Об одной из таких норм писал Бертран Рассел так:

При изучении того или иного философа правильной позицией будет не уважение или пренебрежение, а сначала нечто вроде доброжелательности авансом до тех пор, пока станет возможным оценить чувство, которое вызывает вера в его теории, и только тогда можно разбудить в себе критическое отношение, что должно по возможности быть похожим на настроение человека, который только изменил свою прежнюю мысль (Рассел Бертран, 1995, 46).

Возможно, такое поведение не является чисто моральной нормой, но присуща некоторым людям в силу их характера и именно благодаря им новые идеи могут найти общее признание, способствуют развитию науки. И наоборот, отсутствие предварительной доброжелательности тормозит ее развитие, особенно в тех отраслях, где новая идея не может быть проверена практикой. Осознание важности такого подхода к новым идеям до сих пор не стало нравственным императивом в научных кругах, но усвоение его как нормы поведения не может не быть полезным для развития науки. Этот конкретный пример не только подтверждает связь между наукой и моралью, но и иллюстрирует одно из возможных направлений развития морали.

Значение морали в обществе в целом недооценивается. Когда я в комментариях к статтям по злободневным вопросам пишу, что все наши проблемы решаются в сфере морали, другие читатели меня высмеивают. В широкой массе все надежды возлагаются на строгие законы, без понимания того, что в обществе, в котором есть люди готовые брать и давать деньги за право нарушения закона, ни один закон действовать не будет. Однако в научной среде отношение к морали меняется:

Только в последнее время экономисты снова осознали как значимость понятий «мораль» и «доверие», без которых невозможно оценить эффективность социального института, уровень судебной системы, предпринимательской этики, коррупции и т. д., так и важность изучения их влияния на экономику и ускорение экономического роста (Седлачек Томаш. 2016, 117).

Подводя итог, можем сделать важный вывод. Человек не сомневается в своих знаниях тогда, когда в них свято верит. Преодолеть веру силоцй логики и фактов бывает просто невозможно, разве что это бы мог сделать признанный авторитет, но это тоже благодаре вере в него. Вера же в свои знания у человека сильнее тогда, когда он пришел к ним самостоятельно, силой собственного ума. Если человек психологически не готов воспринимать новую для него истину, переубеждать его нет смысла, но тот же человек воспримет новую идею или теорию, если прийдет к истине своим собственным путем. Нет сомнения, что процесс познания является постепенным и обретение принципиально новых знаний человек должен делать на основании уже усвоеных и верой, и разумом. Очевидно, принцип поэтапного познания мира является всеобщим и может дат ответ на так называемый "парадокс Ферми". Как известно, этот итальянский физик поставил вопрос, почему более развитые космические цивилизации, которые согласно законам физики и теории вероятностей должны сущуствовать, до сих пор не связались с землянами. Они придерживаются этого же принципа, зная, что усвоение определенных достижений землянами невозможно без прохождения определенного этапа развития, который невозможно перескочить или обойти.

Таким образом, истину доказывать не нужно, достаточно только ее опубликовать для широкой массы. Успеха достигнет тот, кто ее воспримет, а кто не воспримет, станет жертвой собственного обскурантизма. Это в определенной степени соответствует притче Иисуса Христа о свадебном пире, которая заканчивается словами "Много званых, да мало избранных".