Внешние влияния на язык и культуру древних славян

Ближайшими соседями славян на прародине были германские племена древних готов и предки современных голландцев, ареалы которых были расположены южнее. Это подтверждается и заимствованиями из этих языков в праславянский. Заимствования из готского многочисленны и хорошо известны, но на то, что в современном голландском языке сохранились признаки давнего соседства со славянами, внимания не обращается. Из таких признаков можно отметить следующие. Славянское слово верба имеет соответствия в балтийских языках в более узком значении (лит. vīrbas "прут, стебель", лтш. virbs "палочка") и точное соответствие в нидерландском werf "ива". В этимологическом словаре нидерландского языка эта связь отмечается, но родственных слов из других германских языков не приведится, а даются далекие соответствия в гр. ραμνοσ "колючий куст" и лат. verber "кнут" (Veen van P.A.F., Sijs van der N. 1997, 970). В этимологическом словаре русского языка нидерландское соответствие не упоминается, но приводятся другие соответствия из греческого и латинского (гр. ραβδοσ "посох", лат. verbena "листья и побеги лавра") (Фасмер М. 1964, 292). Тесная связь нидерландского и славянских слов очевидна. Славянским словам звон, малый, ольха хорошо соответствуют голландские zwaan, maal, els, в то время как в других германских языках подобные слова фонетически отстоят дальше (напр. анг. swan и small, alder)

Занимая территорию вокруг Мазурских болот, на кашубский возвышенности и вдоль побережья Балтийского моря, вдали от мощных центров цивилизации, славяне долго вели свою патриархальную жизнь охотников и рыболовов. Животноводство им было, бесспорно, известно, но полеводство, если и существовало, имело очень примитивные формы. Известно, что в народных заговорах сохраняются глубокие недра народной культуры и показательно, что «аграрная магия славян отложилась в известных нам заговорах лишь в незначительной степени», в то время как «рыба представляется в очень архаичной картине мира» (Новикова Н.А. 1993, 205, 219). Свидетельством тому, что славяне не знали многих культурных растений, являются заимствованные их названия у позднейших соседей. Практически ни одно из названий культурных зерновых растений не имеет удовлетворительной этимологии на славянской основе, не говоря уже о садово-огородных культурах. И наоборот, заимствованные немецким языком славянские названия рыб подтверждают мысль о большом значении рыболовства в экономике славян. Приводя такие названия (Ukelei, Plötze, Peissker, Sandart, Güster, Barsch и др.), А. Попов отмечает, что их усвоение произошло в процессе германизации славян Центральной и Восточной Германии, «причем славянские рыбаки дольше всех сопротивлялись этому процессу» (А.И. Попов, 1957, 72).

На территории, которую занимали славяне, находится большое количество богатых рыбой озер и небольших рек, поэтому для славян не было проблем в обеспечении продовольствием, тем более что рыбные продукты после несложной обработки хорошо поддаются хранению. Достаточное питание неизбежно вело к быстрому приросту населения, но славяне долго не покидали свои родные места, поскольку рыболовство обеспечивает гораздо большие возможности для пропитания, чем охота. Есть данные для Северной Америки о том, что плотность населения, занимающегося рыболовством в 3-4 раза выше, чем у охотников (Бромлей Ю.В., 1986, 446). Поэтому, когда со временем славянами был достигнут уровень «максимальной хозяйственной функции», их количество было по тем временам очень большим. Этим обстоятельством и объясняется тот факт, что славяне в, конце концов, заселили огромную территорию от Вислы до верховьев Оки.

Есть документальные свидетельства о рыбном изобилии на славянской территории, правда более поздних времен, хотя нет оснований думать, что раньше рыбы было меньше:

Изобилие рыбы в море, реках, озерах и прудах настолько велико, что кажется прямо невероятным. На один денарий можно купить целый воз свежих сельдей, которые настолько хороши, что если бы я стал рассказывать все, что знаю об их запахе и толщине, то рисковал бы быть обвиненным в чревоугодии (Герборд, 1961, II, 41: 315).

Преимущественное занятие рыболовством в изобилующей различными водоемами местности также в значительной степени сформировали характерные психологические черты славян. Рыболовство не требовало объединенных усилий больших коллективов, а обильные рыбные запасы рек и озер исключали жестокую борьбу за угодья, как это имело место, скажем, среди кочевников. Соответственно, в отличие от современных им кочевых народов славяне были более миролюбивыми, но вместе с тем независимыми и демократичными, что на то время было скорее недостатком, чем достоинством. Эти особенности славян и отмечали византийские историки, характеризуя славян таким образом:

Эти племена, славяне и анты, не управляются одним человеком, но издревле живут в народоправстве и поэтому у них счастье и несчастье в жизни считается делом общим… Образ жизни у них, как у массагетов, грубый,.. но по существу они не плохие и совсем не злобные (Прокопий Кесарийский, III,14).

Племена славян и антов сходны по своему образу жизни, по своим нравам, по своей любви к свободе; их никоим образом нельзя склонить к рабству или подчинению в своей стране. Они многочисленны, выносливы, легко переносят жар, холод, дождь, наготу, недостаток в пище…Не имея над собой главы и враждуя друг с другом, они не признают военного строя, не способны сражаться в правильной битве, показываться на открытых и ровных местах (Псевдо-Маврикий, XI, 5).

Наряду с рыбной ловлей славяне занимались бортничеством, на что указывал уже М. Покровский, обращая внимание на общеславянские названия пчелы, меда и улья (Покровский Михаил, 2002, 10). Эти слова унаследованы славянами еще от индоевропейских корней, что может свидетельствовать о давности их занятия пчеловодством. В лесной зоне этот промысел давал возможность обеспечивать большие запасы калорийного продукта на долгую зиму. Борти составляли большую часть имущества хозяев и для передачи их в наследство употреблялись специальные выражения, примеры которых сохранились в лужицких языках (Popowska-Taborska Hanna. 1989,168).

Бортничество тоже является сугубо индивидуальным и особенно мирным занятием и тоже повлияло на формирование психологии славян, об определенных особенностях которой теперь говорят мало, но два столетия назад о них говорилось без стеснения:

Они (славяне – В.С.) были мягкосердечны, до расточительности щедры, любители деревенской вольности, но покорные и послушные, чуждые грабежам и разбою (Schaffarik Paul Josef, 1826, 16).

Однако славянам не чуждыми были коллективная работа и взаимопомощь в общественной жизни, о чем также свидетельствует славянская лексика. Например, русское слово орава "толпа" в кашубском языке означает "соседская взаимопомощь при вспашке". О том же свидетельствует и украинское слово толока, которое в том же кашубском означает "соседская взаимопомощь во время жатвы"(Popowska-Taborska Hanna. 1989,168). Правда, такое проявление коллективизма не могло быть широко распространенным, ибо свидетельства о нем единичны.

Заселяя долгое время периферийные ареалы общей индоевропейской территории, славяне почти не подвергаясь культурным влияниям более цивилизованного мира, который в целом находился значительно южнее от их поселений.

Географическое положение, которое занимали в течение многих веков славянские народы, не дозволяло им идти рука об руку с романскими и германскими племенами (Костомаров Н.И. 1890, 275.)

Такой точки зрения придерживались многие другие ученые, которые всерьез исследовали культуру славян на основе исторических, археологических, этнографических, и лингвистических источников. Например, чешский славист Любор Нидерле пришел к выводу, что "славянская культура никогда не достигала уровня соседних, не могла сравняться с ними по своему богатству и всегда была беднее восточных культур, а также культуры римской, византийской и даже германской" (Нидерле Л., 1956). К вопросу об отсталости славянской материальной культуры мы возвратимся несколько позже, теперь же еще укажем, что духовная культура древних славян соответственно стояла на очень низком уровне, что подтверждается обычаями убивать детей и стариков, остатками фаллического культа, промискуитета, многоженства, полиандрии. Пережитки таких обычаев долго сохранялись в России, Украине и на Балканах (Нидерле Любор, 1924, 31, 36, 75-76). По некоторым свидетельствам нередким был и каннибализм, хотя Нидерле это отрицает (Там же, 75-76). Неразвитость духовной культуры славян подтверждает и бедная славянская мифология:

… следует сказать, что славяне действительно не развили своей мифологии, их древние религиозные представления — примитивная демонология, в чем следует видеть скорее древнюю особенность, лучше сохранившуюся у славян. Это позволяет нам более трезво оценить данные поздней классической мифологии. Было бы странно пытаться реабилитировать такое состояние славянской мифологии или усматривать в этом "отставании" древних славян нечто зазорное (Трубачев О.Н., 2006, 11).

Древние обряды да и повседневная жизнь славян носят налет магичности с участием разного рода волшебников, чародеев, кудесников, о чем также свидетельствует богатая славянская лексика, в то время как слово "бог" является достаточно поздним заимствования из какого-то иранского, в которых имеются слова корня bag "дар", "дарить". Много споров вызывает возможность существования общеславянского бога Перуна, но языковых фактов для такого предположения мало.

Низкий культурный уровень древних славян отражает лексический состав их языка. Для примера, в праславянском языке не было слов для выражения благодарности и понятия обязанности. Украинские слова дякувати "благодарить" и мусити "быть обязанным", подобные которым имеются во всех западнославянских языках, а также в белорусском, имеют германское происхождение. Восточная же, левобережная ветвь славян не имеет общих слов подобного значения. Они появляются в южнославянских и в русском языках уже в исторические времена после расселения славян этой ветви на широких пространствах, что свидетельствует об их отсутствии во времена их близкого соседства на прародине. Польский лингвист А. Брюкнер, говоря о немецком происхождении пол. musić, пишет: "у анархичных славян нет собственного слова для должествования, они заимствуют его (напр. ст. ч. dyrbjeti из нем. dürfen)". Говоря о времени заимствования пол. dziękować, он утверждал, что это произошло примерно в XIV в. (А. Brückner Akeksander, 1927; 348, 112). С тем, что украинские слова дякувати и мусити германского (немецкого) происхождения, соглашаются все слависты, но считалось, что в украинский язык они попали через польский (Мельничук А.С. 1985, 153). То есть предполагается, что украинские и подобные белорусские слова происходят от польских dziękować и musić. Однако присутствие этих слов в закарпатских диалектах опровергает такое объяснение и поэтому украинские ученые деликатно обходили этот вопрос стороной. Например, в солидной работе по истории украинского языка о них нет ни слова, несмотря на то, что происхождение многих других менее распрпостраненных слов рассматривается (Русановский В.М., 1983). Укр. дякувати явно отличается фонетически от пол. dziękować, чего не могло быть, если бы последнее образовалось только в XIV в., а потом проникло в украинский и белорусский языки. Такие поздние заимствования преимущественно сохраняют подобие польским, например, зап. укр. цьоця, ґемба, п’єц и др. В работе, специально посвященной взаимным заимствованием польского и украинского языков, нет никакого упоминания ни о слове дякувати, ни о слове мусити; возможно, автор не считал их польскими заимствованиями (Lesiów Michał, 2000, 395-406).

Между тем, укр. дякувати является едва ли не идеальным примером исторического развития славянского вокализма, в принципе хорошо исследованного лингвистами. Принимая во внимание законы этого развития, можно легко убедиться, что укр. дякувати происходит не от нем. dank-, а от др. герм. *þanka. Дифтонгическое сочетание -an в заимствованном германском слове, в соответствии с законом открытого слога, основанного на принципе восходящей звучности, превратилось в праславянском языке в носовой гласный, который позднее передавался в старославянском письме буквой "юс малый", а в польском, где он существует и до сих пор, буквой ę. (Хабургаев Г.А., 1986, 94-95). Древнегерманское þ рефлексировалось в славянских языках как палатализованное d’ (в немецком, кстати, – в d, а в английском – в θ). Эта палатализация также объясняет, почему герм. – an рефлексировалось в носовой гласный переднего ряда, который передавался буквой "юс малый", а не в гласный заднего ряда, который должен был передаваться буквой "юс большой". Соответственно мы имеем теперь такую польскую форму dziękować, а аналогичное староукраинское слово имело форму *d'ękowatь. Известно, что со временем носовые гласные в украинском языке, как и во многих других славянских языках, исчезли, и тот, что в праславянском языке передавался "малым юсом", стал передаваться буквой я (Русинов Н.Д. 1977, 61), вот так и возникла форма дякувати. Брюкнер объяснял пол. dziękować как производное из ч. dik, dieka. Чтобы объяснить польское носовое ę, Брюкнер допускает существование на то время носовых гласных в чешском языке (А. Brückner Akeksander, 1927, 112). Однако никаких доказательств о существовании носовых в чешском языке того времени нет, а в восточнославянских они исчезли, к примеру, в середине X ст. (Русинов Н. Д., 1977, 61). Процессы, которые проходили в славянском вокализме под влиянием тенденции возрастающей звучности, закончились в период распада праславянского языкового единства (Хабургаєв Г. А., 1986, 85). Таким образом, заимствование укр. дякувати и других подобных западнославянских слов произошло приблизительно в те времена, когда славяне поселились на прежних землях германцев. Однако до того здесь проживали неизвестные балтийские племена, которые бесследно растворились среди славян. Очевидно, германское слово попало к славянам через них. Для слова мусити время заимствования пока еще установить нельзя, поскольку оно не имеет специфических фонетических особенностей, но по аналогии можно предполагать, что заимствование произошло в то же самое время.

Интересным является происхождение укр. слов бешкет, бешкетник, аналогов которому нет в ни одном из славянских языков. Больше того, оно распространено главным образом на востоке Украины. Происхождение этих слов считается окончательно не выясненным (Мельничук О. С., 1982, 180). Однако, прежде чем разбираться с их происхождением, вспомним, что типичное для западной ветви славянских языков слово шкода, происходит от герм. *skaþуn, которому в современном немецком языке соответствует Schaden. Это заимствование произошло до того времени, когда др. герм sk стало произноситься в немецком языке как š. Тогда же было заимствовано укр. скиба из герм. *skábó(n), (совр. нем. Scheibe) в отличие от укр. шиба, шибка, слова того самого германского корня, но которое было заимствовано через польский из немецкого в более поздние времена, после перехода sk – š. Точно так же позднейшими заимствованиями из немецкого через польский являются шалька, швагро, шинок, шлюб, шлях, штука и др. Переход sk – š в немецком языке произошел, очевидно, во время второго (древневерхненемецкого) передвижения согласных, начало которого датируется 5-6 ст. н.э.(Schmidt Wilhelm, 1976, 175), хотя в письменном языке s сохранилось в этой группе согласных и до наших дней. Таким образом, в древних заимствованиях из германских языков украинскому шк/ск в современном немецком языке отвечает sch. Вернемся теперь к слову бешкет. Александр Потебня полагал, что это слово заимствовано из нем. Beschiss "хитрость, ложь". Фасмер, сомневаясь в этом, видел в нем заимствование из средневерхненемецкого, где есть beschitten "обманывать" (Фасмер Макс, 1974, Т1, 163). Обратной переход š – sk при заимствовании в украинский язык мало вероятен, к тому же значения немецких и украинских слов достаточно отдаленные. Скорее всего укр.бешкет является отглагольным образованием от бешкетувати, которому хорошо фонетически и по значению соответствует нем. beschädigen "повреждать, портить" и, таким образом, происходит от того же германского корня, что и слово шкода.

Очевидно, должны были быть в германских языках славянские заимствования. Известные заимствования в немецкий, такие как Grenze "граница", Kummet "хомут", Quark "творог", Petschaft "печать", точно так же, как и выше приведенные названия рыб, а также заимствование в др.-сканд. torg "рынок" происходят из исторически недавних времен. О более древних заимствованиях слышать не приходилось. Возможно, специально эта тема не изучалась. В процессе наших исследований было обращено внимание на сходство слав. děva "дева" и др.-анг . đeowu, которому есть соответствия в других германских языках. Хольтгаузен переводит древнеанглийское слово как "Magd" (Holthausen F. 1974, 363), которое в современном немецком языке означает "служанка". Однако первоначально оно имело значение "существо женского пола от раннего детства до женитьбы" (A. Paul Hermann, 1960 , 387). В старославянском языке в этом слове первый гласный обозначался буквой "ять", которая произносилась или как дифтонг или как некий долгий гласный, то есть фонетически др.-анг. đeowu могло хорошо соответствовать славянскому слову. О славянском, а не германском происхождении слова говорит то, что в современных германских языках оно отсутствует, очевидно исчезло по причине редкого использования. Кроме того, значение "служанка" может свидетельствовать о том, что древние германцы принимали славянских девушек в служанки и одновременно называли их славянским словом. Усвоение германцами славянского слова дает основания предполагать, что отдача девушек внаем была распространенным явлением, а причиной этого могла быть многодетность славянских семей. В конце концов многодетность привела к перенаселенности края и последующей массовой экспансии славян, которые во многих местах ассимилировали прежнее население. Такому предположению противоречит существование др.-анг. đeo(w) "слуга", неясного происхождения. Однако можно предполагать, что произошло перенесение первичного значения и на слуг мужского пола.

Кроме балтийского субстрата на праславянский язык имело место и влияние языков населения соседних неславянских ареалов. Теперь мы знаем, что степи правобережной Украины до прихода славян заселяли скифы-булгары, в соседстве с которыми определенное время пребывали также предки современных курдов (отдельной ветви киммерийцев). Языковые влияния потомков скифов и киммерийцев можно увидеть в необъясненных до сих пор древних заимствованиях в западнославянских языках. Славянско-курдские языковые связи рассматриваются в разделе "Киммерийцы". Тут же мы рассмотрим некоторые славянско-булгарские связи. Впервые на языковые связи славян с тюрками обратил внимание чешский исследователь Й. Пайскер и создал свою оригинальную теорию славянско-тюркских отношений, которую изложил в своей работе "Die ältesten Beziehungen der Slawen zu Turkotataren und Germanen" (J. Peisker, 1905). Его взгляды были раскритикованы, в частности Л. Нидерле, поскольку считалось, что славянско-тюркских контактов просто не могло быть, если речь шла о каком-то "туранском сближении". Принимая во внимание присутствие протобулгар-скифов на территории нынешней Западной Украины, давние контакты западных славян с тюрками (тюркоязычными скифами) имеют реальную основу и объяснение. Тюркские языковые влияния на славян охватывают очень широкий период и к ним нельзя относить позднейшие тюркские заимствования, которых очень много как в южнославянских, так и в восточнославянских языках. А вот наличие слов тюркского происхождения в западных славянских языках очень показательно. Правда, тюркизмы могли проникать в польский язык через украинский, а в словацкий и чешский – через венгерский. Например, слц. čakan "мотыга" явно тюркского происхождения (чагат. čakan "боевой топор"), но есть венг. csakany, поэтому это слово нельзя брать во внимание. То же можно сказать и о слц., ч. salaš, рус. шалаш "хижина", которому есть соответствия и в тюркских, и в венгерском языках. Таких слов много, однако, есть в этимологическом словаре Махека примеры тюркизмов, пути проникновения которых в чешский и словацкий языки остаются неясными (Machek V., 1957). В такой ситуации особое внимание нужно обращать на языковые (в основном лексические) соответствия между чувашским и западнославянскими языками. В данном исследовании в основном будут рассматриваться именно славянские соответствия чувашским словам. Заимствования могли быть обоюдными.

Рассмотрим более подробно некоторые из славяно-чувашских лексических соответствий, которые бывают очень интересными. Одинокое среди славянских языков слц. sanka "нижняя челюсть" может быть булгарского происхождение, поскольку есть чув. санка "лобная кость". В основе этой формы лежит др. тюрк. čana "сани", "челюсть", но расширение k, имеется только в чувашском и словацком языках. Словацкое loša "конь", укр. лоша "жеребенок", считаются заимствованными из тюркских языков, где есть alaša "кінь" (туркм., тат.), но непонятным остается выпадении начального a. При заимствовании этих слов из булгарского (чув. лаша "конь") отпадает необходимость объяснения этого выпадения. Другое название коня кобыла, которому есть соответствие только в латинском языке (caballus), по мнению Махека имеет тюркское происхождение. Источником заимствования может быть древне-булгарский. Поскольку тюрки издавна занимались коневодством, славянское хомут, как и нем. Kummet, происхождение которых до сих пор не выяснено, тоже могут происходить из булгарского (ср. чув. хомыт). Некоторые исследователи считают, что слц., ч. kolmaha, пол. kolimaga, укр. колимага, рус. колымага являются древними заимствованиями из монгольского языка (монг. xalimag “высокие телеги-шатры”) через тюркское посредничество (Мельничук О. С., 1985). При таком предположении монгольское слово должно было бы пройти через целую цепочку тюркских языков. Маловероятно, чтобы оно исчезло во всех безследно. Скорее всего, слав. колымага можно объяснить на тюркской основе как "запряженный конь", приняв во внимание чув. кÿл "запрягать" и распространенное во многих тюркских языках ябак "конь, жеребенок". Того же происхождения может быть также неясное укр. кульбака "седло" и похожие слова в других славянских языках. Как мы уже знаем, у древних тюрков существовала развитая лексика из области гидротехнических сооружений и плавающих средств. Во многих славянских языках имеется слово гать «плотина», поэтому не исключено, что это слово заимствованог из булгарского, поскольку в чувашском есть слово кат, имеющее то же значение, что и славянские слова.

Неясным считается происхождение слц., ч. kahan, укр. "каганець" и т.д. Это слово можно сравнить с чув. кăкан "ушко для держания". Как известно, каганец должен иметь ушко, за которое его можно брать, чтобы перенести его на другое место. Фасмер допускает такую возможность, но вот слав. хижа, хижина производит из герм. *hus "дом", оставляя при этом без внимания чув. хÿше "шалаш, хижина". В этимологическом словаре немецкого языка Ф. Клюге при герм. *hus отмечено "происхождение неясно". Славянские слова для обозначения книги обычно сравнивают с венг. könyv, но из этого языка оно, в силу фонетического несоответствия, позаимствовано быть не могло. Венгерское слово может происходить, как указывают Фасмер и Махек, от др. чув. *koniv← *konig. Из последней формы могут происходить и славянские слова. Чешское klobouk, ст. слц. klobúk, koblúk "шляпа, шапка" безусловно тюркского происхождения, как и рус. колпак и др. славянские слова, но пути и время их заимствований разные. Чешские и словацкие могут происходить из булгарского. Интересно сравнить ст. ч. maňas "щеголь, глупец" с чув. мăнаç "гордый". Махек утверждает, что протословаки позаимствовали свое osoh "польза, выгода" именно от булгар, но в какое время? И Фасмер, и Махек, и Брюкнер считают слав. просо "темного" происхождения, возможно, даже "доевропейского". Может быть, стоит сравнить это слово с чув. пăрçа "горох"? Принимая во внимание чув. ясмăх "чечевица", название ячменя (ст. сл. jačmy) тоже может иметь чувашское происхождение, так же как и пырей – чув. пăри "полба". Название пшена и пшеницы Фасмер выводит из слова пхать (толочь), что не очень убедительно. Скорее всего ст. слав. pьšeno имеет то же происхождение, что и чув. пиçен "осот". Семена этого растения вполне могли употребляться в пищу до распространения культурных зерновых культур и его позаимствованное от булгар название славяне могли перенести на некоторые из них (просо, пшеницу). Славянское название творога (ч., слц. tvaroh и др.) также считается темного происхождения. Венгерское túró далеко отстоит фонетически, поэтому венгерский не может быть источником заимствования, а вот чув. турăх "ряженка, варенец" и курд. turaq «творог» отвечает всем требованиям.

Считается, что интересное славянское слово ирий (ирей) имеет иранское происхождение (Фасмер Макс, 1967), но более правдоподобны его болгарские корни. В чувашском языке есть слова ир "утро" и уй "поле, степь", в греческом существовали слова εαρ, ηρ "весна". Фасмер выводит исходную форму как *vyroj. Тогда др. булг. *eroj могло означать "утренняя (восточная, или южная степь)". Когда еще славяне населяли лесную зону, то они могли наблюдать, как осенью птицы перелетают куда-то на юг, в степи, и говорили, что они летят в "ирий". В чувашском языке подобного слова нет, поэтому можно предполагать, что оно возникло в более поздние времена среди той части булгар, которая после ухода их основной массы в степи остались на старых местах поселений, а позднее растворились среди украинцев.

Слвц., ч. čiperný "живой, подвижный" Махек относит без дальнейших объяснений к южнославянским языкам. Действительно, есть серб. чеперан 1) “оживленный, подвижный”, 2) "чванливый". Но все эти слова вместе с укр. чепурний "красивый, принаряженный" тюркского происхождения, ср. чув. чипер "хороший", тат чибер "то же". А. Рона-Таш считает, что указанные тюркские слова заимствованы из среднемонгольского, где имеется čeber "чистый, опрятный" (Рона-Таш Андраш, 1987-2, 7), но фонетически к славянским словам ближе именно чувашское слово. Есть еще несколько словацких и чешских слов, которые также могут быть тюркского происхождения, но относительно них высказываются противоречивые мнения: tabor, taliga, topor, šator, šuvar, šupa. В Украинском этимологическом словаре вслед за Фасмером распространенное во всех славянских языках, кроме южных, слово корец "ковш, кружка, мера зерна" связывается со словом кора (Мельничук О. С., 1989, Фасмер Макс, 1967). Возможно, так оно и есть, поскольку и до сих пор в народе делаются ковшики из коры, однако бросается в глаза семантическое и фонетическое сходство славянского слова с чув. курка "ковш". При том что курка автоматически превращается в корец при изменении рода с женского на мужской, славянские слова можно связывать с чувашским с чувашским, хотя их этимология оставляется неясной, поскольку есть гр. κοροσ "мера" и др. инд. carúh. "котел, горшок" и т.д.

Карл Менгес приводит три возможных варианта тюркского происхождения слова ковыль, присутствующего в "Слове о полку Игореве" в форме ковилие. (Менгес К. Г., 1979, 105-106). Все три варианты далеки фонетически и семантически (ср. 1. др. уйгур. qomy "быть в движении", 2. алт.gomyrgaj "растение с пустым стеблем", 3. тур.qavla "сбрасывать кору, листья"). Более в качестве источника заимствования может подойти др. булгарский язык, поскольку чув. хăмăл "стебель, стерня" по форме и по смыслу наиболее похоже на слово ковыль. Из других тюркских языков слово этого корня обнаружено пока еще только в татарском языке (камлы). Существенным является то, что Менгес вслед за Уленбеком, Бругманом, Леманом, Бернекером допускал возможность сравнения "темного" др. рус. слова с гр. καυλοσ, лат. caulis "стебель" и с другими словами индоевропейских языков (Там же, 107). Если вспомнить, что протобулгары долгое время были соседями италиков, греков и германцев, то древнебулгарскую праформу можно реставрировать как *kavul, которая рефлексировалась в др. русском как ковыль еще в предысторические времена. И другое украинское название ковыля тирса (рус. тырса) тоже имеет булгарское происхождение. Подобное слово того же значения имеется в чувашском языке (тырса "ковыль-волосатик").

Если полистать Этимологический словарь русского языка Фасмера, то можно обнаружить достаточно большое количество русских и украинских слов, таких, как, например, безмен,для которых специалисты с разной степенью уверенности находят соответствия в чувашском языке и не исключают возможности их заимствования из этого языка. На самом деле это заимствования не из современного чувашского языка, а из древнего булгарского. Например, древнебулгарское происхождение могут иметь укр., рус. брага, ватага, пирог, хмель и др. (Фасмер Макс, 1964). Фасмер связывает славянское брага с чувашским pεraGa "выжимки" (ранее "полпиво, жидкое пиво"), которому соответствуют названия слабых спиртных напитков boza/buza в других тюркских языках. Можно обратить внимание на определенное созвучие тюркских слов не только со славянскими, но также и с германскими названиями хмельных напитков (ср. сев.-герм. bjorr, нем. Bier, анг. beer «пиво»), происхождение которых остается неясным. Принимая во внимание явление ротацизма в тюркских языках, праформа слов для названия таких напитков должна была звучать как *borz-, что дает объяснение и форме северогерманского слова (соответствие rz - rr известно и в других языках). Созвучные слова для обозначения хмеля (рус. хмель, болг. хмель, укр. хміль’, пол. chmiel, ч., слвц. chmel и т.д.) широко распространены во многих индоевропейских и финно-угорских языках. Ученые считают, что пути их распространения очень сложны, но сходятся во мнении о том, что должен быть один общий источник заимствования. Некоторые видят его в языке булгар (ср. чув. xămla "хмель"), другие же сомневаются в возможности проникновения булгарского слова далеко в Европу (лат. humulus, ст. анг. hymele , сев. герм. humli). Несомненно, основание для сомнений дают представления о позднем появлении булгар в Европе. Однако имевшее место на самом деле близкое соседство булгар с индоевропейскими народами может объяснить происхождение названий как хмеля, так и пива во многих современных европейских языках. Можно также обратить также внимание на украинское слово корчма, которому есть соответствия во всех современных славянских языках и которое считается темным, не имея удовлетворительной этимологии. Если принять во внимание цсл. кръчьма "крепкий напиток" (Мельничук О. С., 1989), то это слово также может происходить из булгарского (чув. кăрчама "брага", тат. кäрчемä "прокисший катык" (национальный напиток).

В русском языке есть слово сигать "прыгать" неясного происхождения. Рясинен допускал возможность заимствования его из чув. сик "то же", однако Фасмер возражал против этого, ссылаясь белорусское сігаць. Однако это слово присутствовало также и в мазовецком диалекте польского языка (Brückner Aleksander, 1927), а распространенное на востоке Украины диал. сігати необязательно заимствовано из русского. Следовательно, и это слово может быть заимствованным у древних булгар. Фасмер сближает диалектное рус., укр., пуга "кнут" со словом пугать, которое первоначально имело форму пужать. В таком случае слово может быть заимствованым из др. булгарского (чув. пуша "кнут"). Такое предположение тем более обосновано, что в украинском есть слово пужално – кнутовище.

Число подобных находок постоянно возрастает и все они помещаются в список Древних тюркско-славянские языковых связей.

Если мы говорим о существовании древних булгарско-славянских лексических соответствий, то должны обратить внимание на то, что они обнаружены как в восточнославянских, так и в западнославянских языках. Этот факт не только автоматически исключает их объяснение заимствованиями из чувашского языка, но и определяет время и место булгарско-славянских контактов, отраженных лексическими параллелями. Славяне расселились в бассейне Припяти в начале 2-го ст. до РХ и с этого момента они могли проживать в тесном соседстве с булгарами. Это заставляет думать, что со своих давних поселений в западной части Украины в степи ушла только какая-то часть булгар, в то время как значительное их число должно было оставаться на старых местах и не принимать участия в позднейших миграциях булгар в Приазовье и Предкавказье, а позднее в Среднее Поволжье. В связи с этим, можно предполагать, что древних славянских влияний в современном чувашском языке быть не должно, а булгарско-славянские лексические соответствия должны быть объяснены лишь заимствованими из булгарского. Такому выводу несколько противоречит чув. михě "мешок", которому хорошо соответствует ст.слав. мѣхь "мех, мешок". Наличие редуцированного звука в конце слова свидетельствует о заимствовании до времени падения редуцированных, т.е. до X-XI ст. С другой стороны, слово должно было быть заимствованным из украинского языка, в котором звук "ять" перешел в и, а не из русского, где имел место переход в е (укр. міх, рус. мех «мешок»). Таким же примером заимствования из украинского может быть чув нимеç "немец" (укр. німець. Очевидно, следует признать, что языковые связи славян с ушедшими в степи булгарами все-таки имели место в течение всего первого тысячелетия, хотя были более слабыми, чем с ближайшими к ним их сородичами. Позднее славяне расширили свою территорию и в течение какого-то времени ассимилировали оставшихся булгар, о чем свидетельствует кроме многочисленной лексики также и топонимика.

Можно также предполагать, что между булгарами и славянами должны были происходить также и культурные взаимовлияния, как это имело место между булгарами и германцами. Чувашское выражение çăкăр-тăвар «хлеб-соль» в силу своей рифмованности должно рассматриваться как первичное по отношению к славянскому. Поскольку аналогичное выражение присутствует во многих славянских языках, заимствование произошло от булгар. Славянские культурные влияния на булгар, которые также могли иметь место, обнаружить нелегко, потому что они скрываются среди позднейших чувашских заимствований у русских.

Культурные связи предков чувашей и украинце рассматриваются отдельно в разделе Культурный субстрат.