Культурно-языковые контакты населения Восточной Европы

Тема культурно-языковых контактов между носителями языков разных языковых семей очень популярна среди лингвистов и археологов. И основной целью их исследований являтся пространственная и временная локализация прародин носителей праязыков, дочерние языки которых образуют языковые семьи, а также определение этнической принадлежности археологических культур. Общие лингвистические элементы в языках разных семей помогут представить взаимное расположение их прародин, но их географическая локализация требует наличия дополнительных сведений. Не имея таких дополнительных сведений, лингвисты строят свои предположения о месте расположения одной из прародин используя языковой материал, а археологи принимают одно из предположений, приспосабливая к нему результаты собственных исследований. Далее лингвисты, руководствуясь языковым материалом, располагают прародины других праязыков как соседние. Однако предположения бывают самые разные и до сих пор лингвисты не пришли в них к общему мнению, что влечет за собой острую полемику. Это хорошо продемонстрировал Симпозиум “Контакты между носителями индоевропейских и уральских языков в неолите, энеолите и бронзовом веке (7000-1000 гг. до н.э.) в свете лингвистических и археологических данных”, имевший место в Твярминне (Финляндия) в 1999 г. Обзор этого симпозиумаа сделал один из его участников, часть которого была опубликована (Напольских В.В. 2015). Знакомство с обзором убеждает, что только лингвистическими методами с привлечением данных археологии локализовать прародины носителей праязыков невозможно, если не испольльзовать дополнительные сведения.

В частности такими дополнительными сведениями явлются графические модели родства языков одной семьи, построенные на основании лексико-статистических данных. Модели родства языков строятся при помощи графоаналитического метода и для них подыскиваются пространственные соответствия на географической карте. Этим методом были определены прародины ностратических языков в Передней Азии, а затем территории, на которых происходил распад праиндо-европейского, прафинно-угорского и пратюркского языков на дочерние языки (см. карту на рис. 1). Однако использование графоаналитического метода является очень кропотиливой работой, только на составление необходимых таблиц лексических соответствий может потребоваться несколько месяцев. За такую работу не возьмется маститый ученый, значительно проще добавить новое предположение на основе имеющихся знаний и интуиции и затем его отстаивать в дискуссиях.

Рис. 1. Расселение носителей ностратических языков в Восточной Европе.

Сокращения: Ностратические народы: А-А – абхазо-адыге, Даг – дагестанцы, Др – дравиды, Кар – картвелы, И-е – индоевропейцы, СК – носители северокавказского праязыка, С/Х – семито-хамиты, Трк – тюрки, Ур – уральцы.
Индоевропейские народы: Арм – армяне, Балт – балты, Гр – греки, Герм – германцы, Илл – иллирийцы, Инд – индоарии, Ир – иранцы, Итал – италики, Клт – кельты, Слав – славяне, Тох – тохарцы, Фрак – Фракийцы, Фриг – Фригийцы.
Финно-угорские народы: Вог – манси, Вот – удмурты, Фены – финны, Мад – вегры, Морд – мордва, Ост – ханты, Чер – марийцы, Эст – Эстонцы.
Тюрки: Алт – югоалтайцы, Булг – булгары, Тат – татары, Тркм – туркмены, Хак – хакасы, Як – якуты.

Дальнейшее изложение имеет целью подтвердить полученные при помощи графоаналитического метода результаты. Соседство ареалов носителей языков разных языковых семей подсказывает, между какими языками можно искать следы их культурно-языковых контактов. Однако поиск таких следов сам по себе может дать тему для других чисто лингвистических исследований, а иногда объяснить явления, кажущиеся "темными".

Некоторым издавна существующим и распространенным словам в языках населения Восточной Европы непросто найти объяснение их происхождение и определить пути распространения. Судя по содержанию этимологических словарей, таких слов довольно много и они обычно обозначаются как «бродячие». Некоторые слова подобного значения и формы настолько распространены, что невозможно восстановить их историю лишь путем фонологического анализа.

По большей части к ним относятся те, которые обозначают специфические предметы или действия, часто употребляемые или имеющие место в повседневной жизни людей. Такими являются, например, слова для обозначения мыла, вина, конопли и др. О них писано немало, некоторые же не пользуются особым вниманием, хотя не менее загадочны. К ним относятся среди других слова, созвучные латинскому rūmigāre в значении "жевать жвачку" (о животных), которое происходит от rūmen "горло, пищевод". Латинские слова имеют соответстви в др.-инд. romanthah «пережовывание». (Walde A, Hofmann J.B. 1965). В финно-угорских языках в том же значении употребляются вепс. märehttä, ест. mäletseda, карел. märehtie, фин. märehtiä, коми рöмидзтыны, удм. жомыстыны. Специалисты считают, что все они имеют общее происхождение, но разнообразие их форм не находит исторического обоснования и поэтому нет уверенности в реконструкции исходного финно-угорского корня: *märз или *rämз (Häkkinen Kaisa. 2007, 759). Кайса Хяккинен, составитель этимологического словаря современного финского языка почему-то не приобщил к финно-угорским словам эрзя и мокша рямигамс "жевать жвачку". Сходство мордовских слов и украинского "ремигати" дает возможность предполагать заимствование финно-уграми украинского слова через мордовские, но оно само заимствовано из румынского в исторические времена и поэтому не могло быть широко распространено в очень отдаленных теперь финно-угорских языках. В том, что румынское слово происходит из латинского сомнений нет (Мельничук О.С. (гол. ред.). 2006, 140). Финно-угорские слова не могли быть заимствованными из древнеиндийского по причине большого фонетического различия. Можно предполагать, что часть индоариев в процессе миграции осталась в Восточной Европе и имела контакты с мордвой и некоторыми иранскими племенами уже после распада праиранского языка, потому что подобные слова есть только в отдельных иранских языках (бел. romast, вах. rǝmǝtk). Для разрешения подобных загадок нужно знать места обитания носителей «бродячих» слов в древности. В нашем случае тема культурно-языковых контактов ограничивается Европой.

До прихода славян Восточную Европу на протяжении трех тысячелетий населяли различные индоевропейские, финно-угорские, тюркские, северокавказские и даже семитские племена, которые не только враждовали между собой, но и имели торговые отношения и, как результат, обменивались технологическим опытом, культурными достижениями и даже мировоззренческими идеями (см. карту на рис. 2).

Рис. 2. Этнокультурная карта территории Восточной Европы на период с 5-го по 3-е тыс. до н.э/

Взаимодействие народов Восточной Европы нашло отражение в языках этих народов, что помогает восстановить происходивший здесь цивилизационный процесс:

Хорошо известно, что заимствования являются важным источником информации о культурном отношении между народами на разных этапах истории. Когда мы обратимся к предыстории, заимствованные слова и другие «заимствованные» элементы умножают свое значение как свидетельство предыстории народа и его контактов с другими народами. Такие лингвистические данные часто являются лучшим имеющимся доказательства, особенно если они могут быть соотнесены с археологическими свидетельствами. Для некоторых областей и периодов, это единственный источник информации. По этой причине они требуют и заслуживают того, чтобы подходить к ним на систематической основе (Andersen Henning. 2001, 1).

При заимствованиях из одного языка в другой, кроме фонетических превращений, очень часто происходят смысловые трансформации заимствованных слов, значения которых могут варьироваться от близких до антонимичных. Иногда превращение смысла носит неожиданный, но, тем не менее, логический характер, что можно показать на таком примере. Мы пришли к выводу, что творцами трипольской культуры было какое-то семитское племя (см. Этническая принадлежность трипольцев). Трипольцы были земледельцами, в то время как тюрки – скотоводами. Характер взаимодействия земледельческих и степных культур в сфере идеологии является одним из сложнейших вопросов. Мнения на этот счет были противоположными, но в настоящее время оформилась такая точка зрения:

… именно обитатели степной и лесостепной зоны Восточной Европы оказались под определенным идеологическим воздействием земледельческих культурных традиций (Манзура И.В. 2013, 155).

Идеологическое воздействие в своей ширине охватывает и хозяйственные вопросы. Из языка трипольцев, многие слова сельскохозяйственной терминологии могли быть заимствованы соседними тюрками и индоевропейцами. Учитывая земледельческий характер трипольской культуры, можно предполагать, что в их языке существовали слова подобные ивр. דוֹחַן (дохан), ар الدخن (альдахн) "просо" и ивр. דגן (даган) "зерно, хлебный злак", заимствованные тюрками при меновой торговле с раширением их семантического поля. В современных тюркских языках подобные слова приняли значения "зерно", "семя, семячко", "род", "племя" (чув. тăхăм, тур. tohum, карач., балк. тукъум, туугъан, каз туған, тат. туганлык, туркм. доган, тохум, гаг. тоом, кирг. тукум и др.). Слова этого семантического поля трудно отделить от исконно тюркских, происходящих из др.-тюрк. doγ-/toγ- "рождаться", но в этимологическом словаре тюркского языка в статье ДОҒ возможность такой связи не рассматривается (Севортян Э.В. 1980, 245-247). Общетюркское arpa "ячмень" также могло быть заимствовано у трипольцев, принимая во внимание ивр. בָּר (bar) “злаки”, поскольку для происхождения этого слова не находится удовлетворительного объяснения. Хорошее соответстие ему гр. ἄλφι "ячмень" в указанном словаре преполагается случайным (Севортян Э.В. 1974, 176-177), однако происхождение греческого слова из тюркского другими лингвистами допускается (Frisk H. 1960. Band I, 81). В некоторых тюркских языках для названия ржи употребляются слова ыраш/арыш. Очевидно считается, что они заимствованы из русского, но русское рожь само, как и подобные слов в других индоевропейских языках, не имеют надежной этимологии. Звуколвое подобие ему гр. ὄρυζα "рис" также считается случайным (Kluge Friedrich. 1989, 603), а возможность связи этих слов с ивр. אוֹרֶז (орез) и ар. أرز (arz) “рис” не рассматривается. Однакое ее нельзя исключать.

Понимание зерна как товара привело к переосмыслению слова и, вместе с этим, к его фонетическому преобразованию в других языках. В этом направлении первоначальное тюрк. doğan могло стать названием других товаров, таких как соль, скот и под., ср. чеч. даьхни «имущество, скот» (аь – гласный переднего ряда), каб. дыжын "серебро". Не исключено, что в тюркских языках какое-то из подобных слов после метатезы приняло форму *tanag/tȁng и получило значение "деньги" (ср. чув. тенкĕ "серебрянная монета", каз. теңге "монета, деньги" и др.).

Слитки металла, особенно наиболее доступного серебра и меди, постепенно приняли функцию денег и в этой функции должны были получить свое название. У трипольцев могло существовать слово *kemel, соответствующее ивр. gemel “отплатить”, с которым можно связывыть чув. кěмěл "серебро". Предки чувашей, древние булгары, были ближайшими соседями трипольцев и должны были иметь с ними торговые отношения. При использовании серебра в качестве эквивалента оплаты за любой товар булгары переосмыслили соответствующее ему трипольское слово *kemel как название металла. В других тюркских языках серебро называется kümüš или другими ему подобными, которые произошли от kümüĺ (подробнее о таком фонологическом превращении см. Гипотетический ностратический звук RZ). Чувашский язык сохранил наиболее древние особенности пратюркского языка, поэтому превращение трипольского слова в современные тюрские имеет логическое обоснование. Однак современные тюркологи считают, что название серебра в пратюркский язык заимствовано из древнекитайского, восстанавливая др.-кит. *kəmliw как состоящее из др.-кит. kəm "металл" и r(h)ēw "яркое серебро" ( Дыбо А.В.. 2007, 67). Сомнительные конструкция и фонетическое соответствие подобраны из непоколебимого предубеждения об алтайской прародине тюрок.

По такой же схеме образовалось тюркское название меди baqyr (чув. pǎxǎr), о происхождении которого среди тюркологов царит полная путаница (см. Севортян Э.В.. 1978, 45-47). Это название, так же, как и название крупного рогатого скота имеет общий корень в языке трипольцев, в котором предполагается существование слова *vakar “бык” или “корова” [ср. ар. بقرة (bakara) "корова", гебр. בָּקָר (бакар) “крупный рогатый скот”]. Если исходное слово претерпело семантическую трансформацию для названия меди, то происходящее от него др.-тюрк. *ögüz сохранило исходное значение. В чувашском языке оно имеет форму, близкую к семитским словам вăкăр "бык". Превращение в ögüz произошло по тому же закону, что и превращение кěмěл в kümüš. Тюркологи такую возможность не заметили и ищут другое объяснение для происхождения тюркского слова (Севортян Э.В.. 1974, 521-523).

Определенные графоаналитическим методом ареалы поселений носителей отдельных языков позволяют целенаправлено сравнивались бинарные языковые соответствия между индоевропейскими и финно-угорскими, индоевропейскими и тюркскими и между финно-угорскими и тюркскими языками. На приведенной ниже карте видно, что некоторые ареалы носителей разных языковых семей прасположены рядом. Изучение взаимосвязей между языками этих ареалов может дать особенно релевантный материал для изучения культурных связей населения Восточной Европы. Имеются в виду ирано-вепсские и ирано-мордовские, марийско-тюркские, венгерско-тюркские, армяно-тюркские и, в частности, армяно-огузские (гагаузские) соответствия. Полученный в результате этой работы материал был представлен в виде Сводной таблицы лексических соответствий, которая благодаря наглядности облегчает установление путей распространения культурных и технологических новшеств.

В данноми изложении, за редкими исключениями, не ставится целью этимологизация соответствий и установление языка-источника заимствования. Это може быть следующим шагом исследований узкими специалистами. При поиске соответствий не исключалась возможность того, что давние языковые связи могли быть искажены позднейшими заимствованиями и интрузиями, как это имеет место, к примеру, в случае германских и финно-балтийских языков.

Как можно видеть по размещению ареала веси на общей финно-угорской территории, данные вепского языка очень важны для характеристики иранско-финно-угорских языковых отношений, и в вепсском имеется много соответствий иранским словам и только малая их часть показана в табл. 7 представленной ниже. В доисторические времена неразвитое этническое самосознание не препятствовало контактам между разноязычными племенами. Новые слова распространялись с одинаковой скоростью во всех направлениях из места их возникновения, если в них была действительная потребность. Поэтому те древние заимствования подлежат тому же закону распределения, что и слова близкородственных языков, хотя их и нельзя считать изоглоссами в полном понимании слова из-за фонетических особенностей языков разных групп. Тем не менее, корректнее все-таки говорить не о заимствовании, а об иноязычном происхождении отдельных слов. В более поздние времена с ростом этнического самосознания и большей дивергенции языков в своем развития на пути распространения новых слов уже возникали дополнительные барьеры.

В начале II тыс. до н.э., когда индо-арии, фригийцы, фракийцы и армяне покинули свои исконные ареалы, их заняли иранские племена, расширив территори своего обитания, на которой произошло члениение праиранского языка на отдельных диалекты в этноформующих ареалах (см. карту ниже).

Территория формирования иранских языков в ІІ тыс. до н.э.

Расположение ареала белуджского языка по соседству с ареалом вепсов должно было бы иметь следствием наибольшее количество общих языковых элементов между белуджским и вепсским языками, однако из-за отсутствия большого словаря белуджского языка убедиться в этом невозможно. Тем не менее, обнаруженные лексические соответствия могут быть очень убедительны. Например вепсскому слову naine «невестка» хорошо соответствует бел. na’ānē «дочь» при janaine «женщина». Ясно, что при дуально-родовой организации первобытного общества, когда мужчины должны были брать в жены женщин из другого рода, одна и та же женщина для родителей-белуджей была дочерью, а для семьи ее мужа – невесткой. Таким образом, не только лексическая параллель, но такое свидетельство о типичных брачных союзах подтверждают соседство вепсов и белуджей. Возможно также, что бел. pērok "дед" соответствует вепс. per’eh "семья".

К. Хяккинен считает, что фин. paksu, эст. и вепс. paks "толстый" заимствованы из иранских языков, но приводит в соответствие только бел. baz "густой, плотный" (Häkkinen Kaisa. 2007, 860). Из других иранских подобное слово обнаружено только в осетинском – bæz "тучный, жирный". Предки осетин и белуджей были соседями на прародине. Лексического материала из белуджского языка пока недостаточно, но был проведен сравнительный анализ лексики вепсского языки с другими иранскими языками. В результате этого анализа выяснилось, что наибольшее количество общих слов с вепсским имеет курдский язык – 76, далее идут осетинский – 65 общих слов с вепсским, персидский – 62, талышский – 61 слово, гилянский – 56, пушту – 45 общих слов. На карте можно видеть, что ареалы курдского и осетинского языков лежат ближе всех, если не считать ареала белуджей, к ареалу вепсского языка, и языковые контакты между населением этих ареалов также должны были быть достаточно тесными.

В таблице 1 приведены примеры вепсско-курдских лексических параллелей, для некоторых из которых имеются также соответствия в других языках:

Таблица 1. Вепсско-иранские лексические отношения

Загадочным являетя соответствие фин., карел. и людиков. hämähäkki, вепс. hämähouk, эст. ämblik, вод. hämö, лив. ämriki "паук", – курд. hebhebok "паук". Заимствование из курдского или другого иранского языка языка в вепсский не могло быть, ибо в курдском это слово является изолированным и связывается с ар. hebbāk "ткач" (Цаболов Р.Л. 2001, 449). Финские лингвисты эту связь не заметили и считают происхождение прибалтийско-финских слов "темным" (Häkkinen Kaisa. 2007, 237). Исходя из фонологии, слово для навания паука было образовано из двух корней ham и bōk неизвестного языка, если учытывать также слав. паук, которое можно связывать с нем. Bauch "брюхо" (пгерм. būk). С эти германским корнем связывается также слав. пузо (Kluge Friedrich. 1989, 64). В строении тела паука четко выражено брюшко, которому в названии должно соответствовать определение. Подходящее слово имеется в средневерхненемецком языке hem "злобный, лукавый", тогда название паука можно было понимать как "злобное брюхо". Такого слова в немецком нет, но могло существовать в одном из исчезнувших германских языков, например в готском. О том, как германское слово попало к арабам остается только гадать.

Иранско-мордовские языковые связи более известны, чем иранско-вепсские, хотя и рассматриваются обычно в рамках связей финно-угорских языков с индо-иранскими, даже иногда представляются только индийско-мордовские или индийско-венгерские параллели без иранских соответствий, и это создает впечатление одинакового положения др.-индийского и др.-иранского языков относительно финно-угорских. Такой подход является следствием того, что современные специалисты, находятся в плену старых взглядов и выводов, сформированных еще в 19-м столетии на основании первых общих исследований и необоснованных концепций, когда считалось самоочевидным существование индо-иранской общности. Вот типичный пример такого рассмотрения: "Контакт и даже этническое перемешивание индо-иранцев с финно-уграми продолжались в лесостепной зоне Восточной Европы на протяжении всего времени" (Harmatta J., 1981, 79). Однако, при сепаратном рассмотрении индийско-финно-угорских и ирано-финно-угорских языковых связей почти всегда при наличии соответствия, скажем, мордовскому слову в индийском, его также можно найти и в иранском. Это понятно, поскольку ареал иранских языков был ближе к ареалу мордовского, чем ареал индийского.

С ареалом мордовского языка граничат ареалы курдского и талышского языков. Соответственно, из всех иранских языков, кроме осетинского, талышский и курдский имеют наибольшее количество общих слов с языками мокша и эрзя – по 62. В осетинском языке таких слов 67, но часть из них происходит от времен более поздних языковых контактов между мордвой и предками осетин в скифское время. Следует при случае отметить, что приводимые здесь численные данные о связях отдельных пар языков не исчерпывают их настоящего количества и используются лишь до сравнения между собой, будучи взятыми из одной и той же представительной выборки сем. При увеличении объема выборки мы получим новые данные, которые должны сохранить свое соотношение. Примеры сепаратных связей между талышским и языками мокша и эрзя приведены в таблице 9.

Таблица 9. Талышско-мордовсеие сепаратные лексические связи.

Из числа возможных курдско-мордовских сепаратных связей могут быть приведены такие примеры:

курд. leyi "ручей" – мок. ляй, эрз. лей "река",

курд. çêl "корова" – мок. скал "телка", эрз. скал "корова",

курд. sutin "тереть" – мок. сюдерямс "гладить",

курд. ceh "ячмень" – мок. чуж, , эрз. шуж "ячмень".

Можно рассмотреть также и такие малоизвестные ирано-мордовские соответствия:: мок., эр. кев "камень" – курд. çew "гравий, песок"; мок. паця "крыло" – перс. bazu "рука", ос. bazyr "крыло", пушт. bâzu "рука”, курд. bazik "крыло"; мок. кичкор , эрз. кичкере "кривой" – тал., гил. kəj, перс. käj, ягн. kaja "кривой"; мок., эрз. пенч "ложка" – курд. penc "кисть руки", тал. penjə "лапа", пушт. panja "лапа"; мок., эрз. пона "шерсть" – язг. pon "перо", шунг. pum "пух", эрз. торхтав "мутный" – гил. tarik, пушт. tаrik, тал. toik "темный".

Подсчеты лексических соответствий отдельных финно-угорских языков с общетюркским лексическим фондом дали такие результаты: марийский язык – 55 соответствий, венгерский – 41, удмуртский – 32, мордовский – 29, хантыйский – 22, коми – 21, эстонский – 21, финский – 17, вепсский – 14, мансийский – 14. Кроме того, в марийском и венгерском языках есть очень большое количество изолированных лексических параллелей с отдельными тюркскими языками, есть они также и в мордовских и удмуртских языках. Большая часть из них была заимствована из татарского, чувашского и других тюркских языков в более поздние и даже относительно недавние исторические времена. Приводить примеры многочисленных финно-угорско-тюркских соответствий нет смысла, поскольку отделить древние и позднейшие заимствования в большинстве случаев почти невозможно. Однако возможные взаимосвязи венгерского и якутского языков нельзя объяснить позднейшими заимствованиями, поскольку в исторические времена предки венгров и якутов никогда между собой не контактировали. Больше того – в соответствии с существующими теперь представлениями о этногенезе мадьяр и праякутов – они вообще никогда контактировать и не могли. Если же предки венгров и якутов, действительно, как это показано на карте, заселяли соседние ареалы, то в их языках должны были бы остаться какие-то следы взаимных контактов и их можно найти. Особенно убедительными могут быть сепаратные венгерско-якутские параллели без соответствий в других языках. Интересное соответствие по данным А. Рона-Таша, приводит М. Эрдаль – венгерское выражение «лошадь цвета sar» соответствует якутскому ās в том же значении (в якутском начальное s иногда пропадает) и при этом считает нужным подчеркнуть географическую отдаленность этих языков (Эрдаль Марсель, 2005, 130). Другими примерами могут быть такие: венг. örök "вечный" – якут. örgö dieri "долго", венг. hiúz "рысь" – якут. ÿÿc "то же". В этимологическом словаре венгерского языка (Zaicz Gábor, 2006) слово hiúz обозначено как "Ismeretlen eredetű", то есть неизвестного происхождения, но подаются другие венгерско-якутские параллели: венг. homok "песок" – якут. qumax "то же", отличающегося от общетюркского qum наличием суффикса, венг. hattyú – якут. kütän "цапля"). Последнему слову в значении "цапля" есть соответствия в узбецком, киргизском, казахском, а в значении "лебедь" – хантыйском и мансийском языках. Ареалы всех этих языков очень близки друг к другу. Конечно, могут быть найдены и другие венгерско-якутские соответствия.

Тема культурных контактов может быть раскрыта широко, если целенаправленно искать соответствие темным словам без определенной этимологии в языках народов, носители которых в древности проживали в близком соседстве. Найденные ассоциации могут характеризовать психологию и развитие мышления того времени. В качестве примера можно привести, как значение "равный" может развиваться в семантическом поле "размер", что имеет место для слов, в основе которых лежит гр. ἴσος "равный" неясного происхождения (Frisk H. 1960-1972. B. I, 737). В этимологическом словаре финского языка фин. iso "большой", в соответствие которому подается только водское iso в том же смысле, эти слова связываются с фин. isä "отец" (Häkkinen Kaisa. 2007, 265). На мокша оцю "большой", марийское изи "маленький", саами иссе "мало" и ест. osa "часть" внимание не обращается, несмотря на их фонетическую близость. Тем более не обращается внимание на вепс. izo "милый", значение которого могло развиться от первоначального "маленький". Поразмыслив можно понять, что их всех объединяет категория "размер", которая могла присутствовать в процессе межплеменного торгового обмена. Несомненно, подобные "открытия" могут возникать в дальнейших исследованиях.

Учитывая расположение ареала формирования армянского языка в тесном соседстве с тюркской областью (Бирнбаум употребляет вместо "тюркский" принятый на Западе термин "тюрко-татарский" или просто "татарский" – В. С.), можно хорошо понять причину древних армянско-тюркских связей.Тюркские влияния распространялись, очевидно, не только на соседние ареалы, но даже и дальше, вплоть до поселений древних италиков и даже греков. Ареал формирования итальского языка находился на довольно небольшом расстоянии от тюркской области на правом берегу Днепра, поэтому неэтимологизированным на индоевропейской основе латинским словам можно найти лексические параллели в тюркских языках. О тюркских влияниях на греческий свидетельствуют и другие факты. В греческом языке есть суффиксы приближения и удаления (-de и -θen), выполняющие ту же функцию, что и подобные тюркские послелоги -da, -de< /i> и -dan, -den, применяемые при образовании локатива при ответе на вопросы где?, куда?, откуда? Сепаратных греческо-тюркских лексических связей достаточно мало и это понятно, потому что греческий ареал был отделен от тюркской территории ареалом армянского языка, который должен быть посредником между греческим и тюркскими языками. Однако позже, как мы увидим дальше, сказались греческо-булгарские языковые контакты.

Более полно следы лексических связей индоевропейских и тюркских языков рассматриваются отздельно на этом же сайте.

Вообще же, по сравнению с индоевропейскими и финно-угорскими языками среди общетюркских слов, мы находим значительно большее количество слов со значениями, свидетельствующими о более высоком уровне культуры и общественных отношений тюрок. Материальных свидетельств тюркской культуры сохранилось очень мало из-за недолговечности используемого сырья – войлока, кожи, дерева и меха, но особенности тюркских языков позволяют нам давать культуре тюрок надлежащую оценку. В частности, о существовании среди тюрок развитого полеводства и, особенно, животноводства говорят такие общие для тюрок слова: "ajgyr" "жеребец", "akja" "деньги" (первоначальное значение, очевидно, " стоимость", "цена"), alma "яблоко", altyn "золото", arpa "ячмень", at "лошадь", bajtal "кобыла", balta "топор", beg "господин", boz "шило", bosaga "порог", bög "плотина", buga "бугай", buzagy "теленок ", geči "коза", gemi "лодка", dary "просо", demir "железо", ejer "седло", inek "корова", it "пес", jaby "лошадь", jaj "лук", jаl "грива", jelin "вымя", jigit "всадник", jorga "иноходец", kazan "котел", kamčy "кнут", kiš "ржать", kömür "уголь", köpür "мост", kul "раб", kürek "весло", mal "скот", öj "дом", teker "колесо", tojnak "копыто", ujan "уздечка", üzenni "стремя" и т. д. Возможно, какая-то часть из этих слов, но очень незначительная, получила дальнейшее распространение среди всех тюрок в более поздние времена, но в индоевропейских и финно-угоррских языках подавляющее большинство слов подобного значения распространено в двух-трех языках, и это говорит и о более низком общем культурном уровне индоевропейцев и финно-угров тех времен и о неравномерности развития их разных этнических разветвлений. Объяснение этому возможно в географических особенностях тюркской области, где существовали не только более благоприятные условия для развития полеводства и животноводства, но и возможности для более тесных контактов с древними земледельческими культурами Закавказья и Передней Азии.

Учаясь у них ведению сельского хозяйства, тюрки передавали свой опыт культивации растений дальше на северо-запад и северо-восток. Об этом свидетельствуют некоторые лексические данные, потому что распространение культурных растений в основном сопровождалось заимствованием их названий. Так, от общ.-тюрк. arpa "ячмень" происходит греческое αλφι и алб. el’p "то же". Сэр Джерард Клоусон предполагает, что тюркское слово может быть заимствованным из индоевропейских (Clauson Gerard, Sir, 1972). Такая точка зрения связана с представлением об алтайской прародине тюрок и о том, что они якобы не могли заниматься полеводством ранее индоевропейцев. Слово arpa как название ячменя широко распространено в тюркских языках и от них также было заимствовано некоторыми финно-угорскими (угор. árpa «ячмень», мар. ärva "мякина"). В индоевропейских языках оно встречается только в греческом и албанском. Ближайшие финно-венгерские соседи тюрок позаимствовали у них вместе с просом и его название: общ.-тбрк тюрк. dary "просо" – венг. dara "крупа", мар. тар "просо". Но тюркское слово само, очевидно, происходит от груза. keri "ячмень", (абх. a-k’ar). Кроме проса финно-угры позаимствовали от тюрок овес и лук. Распространенным тюркским "sulu/sula/suly" "овес" (от груз. "svili" "рожь") соответствуют мар. šülö "овес", морд. суро "просо", хант. sola "овес". Тюркским sogan/sugan "лук" соответствуют венгр. hagyma, удм.
сугон, мар. шоган, коми сугонь "лук". Эти заимствования неоспоримы, но считать, что время заимствования относится к первому появлению тюрок в Европе, означает признать культурную отсталость финно-угров, которые не знали полеводства к концу первого тысячелетия н.э. Языковые контакты не были односторонними. Например, слова для обозначения ржи в некоторых кавказских языках заимствованы не из грузинского, а из тюркских (дарг. susul, агул. sul, лезг. sil, арч. solx и др.). Так же из тюркских заимствован чеч. sula "овес". Финно-угорское слово для обозначения рябины (морд. пизел, коми пелысь, удм. палезь, мар. пызле), поменяв значение, вошло в индоевропейские – гр. φασηλοσ „фасоль”, алб. bizele "горох". Есть подобные слова в татарском и башкирском, но они, очевидно, заимствованы из финно-угорских.

Индоевропейские и финно-угорские названия лошади заимствованы в разной форме из тюркских языков, в которых употребляется два названия, происходящие от др.-тюрк. at и jaby. Последний этимон представлен в разных языках как туркм., тур. диал. jaby, сб. диал. ja:by "рабочая лошадь", ккал. jaby, каз. žaby "непородистый конь", аз. jaby, кум. jabu "кляча", и т. д.). Этимология этого слова не ясна (A. Левитская Л.С. (Отв. ред). 1989. 48-49), но можно предполагать, что оно происходит от др.-тюрк. jaby "дикий", что близко к значению "непородистый". В западно-финских языках от него происходит вепс. hebo, ест. hobune, фин. hepo "брось". Другим примером может служить также мар. чомо "жеребенок".) Покорны выводит индоевропейские названия лошади от п.-и.-е. *ekuos (А. Pokorny J., 1949-1959). Принимая во внимание гр. ιπποσ, верм. ձի [ji(р)], кельт. ebol (все "лошадь"), можно вполне обоснованно утверждать, что эти названия лошади, равно как лат. juba „грива”, непосредственно заимствованные из тюркских. Однако наличие сибилянтов или гутуральных в корнях слов для названия лошади у других и.-есть. языках (лат. equu, літ. ašwa, ір. asp, тох. yakwe) говорят о возможности заимствования этих слов из какото-то неинодоевропейского языка (Кулланда С.В. 2010, 81.)

Уже к тому времени существовала межплеменная обменная торговля (см. разделОчерк развития торговли в Центрально-Восточной Европе в доисторические времена). В этом нет ничего удивительного – у тасманийцев и австралийцев, дольше других народов сохранивших особенности образа жизни эпохи первобытно-общинного строя, обменная торговля существовала (Чебоксаров Н.Н., Чебоксарова И.А. 1986, 20). М. Товкайло в своей работе пишер:

…расположение поздненеолитических поселений может свидетельствовать также и о возможных способах применения местными общинами контроля за природными переправами, следовательно, за путями для передвижения и межплеменного обмена, что давало им определенные преимущества в социальном развитии и возможность расширения своих влияний (Товкайло М.Т., 1998, 14).

Без сомнения, первым продуктом обмена стала поваренная соль, поскольку ее залежи находились далеко не везде, а в неолите с ростом роли растительной пищи в рационе человека потребность в ней резко возросла. Другими предметами обмена среди прочего были скот, вяленая и соленая рыба, орудия труда и ремесленные изделия. Об этом свидетельствует существование в тюркских языках западных ареалов и в языке соседних с ними народов слов с разными значениями, которые могут объединять только общее значение "товар, предмет обмена". Собственно, этим словом и является товар, который в армянском языке имеет форму tavar и означает "овца", "стадо овец", в тюркских языках ему отвечают: кум. tuuar "стадо", тур. tavar "имущество", "скот", балкар., кр.-тат. tu’ar "то же", чув. тăвар "соль", тавăр "возвращать долг", "мстить", "отвечать", "выворачивать" и т.д. При этом очень показательны чувашские слова. Предки чувашей, булгары, заселяли ареал вплотную к заливу Сиваш, где издавна существовал соляной промысел. Следовательно для булгар соль была основным предметом экспорта и поэтому приобрела значение "товар". Второе чувашское слово семантически и фонетически стоит несколько дальше. Но в принципе поначалу оно могло означать "отплачивать", "компенсировать" что по семантике приближено к значению "цена", которое могло развиться из значения "товар обмена". Во многих иранских языках есть слово tabar/teber/tevir "топор", а в финно-венгерских слова этого корня имеют значение "ткань" (саам. тавар, мар. < i>тувыр, хант tàgar). Очевидно, все они являются того же происхождением, ибо орудия труда, равно как и продукты производства были предметом торговли. Сюда следует также отнести слав. туръ, лат. taurus и гр. ταυροσ "бык", хотя авторитетные специалисты (Фасмер, Вальде, Менгес) их к этому ряду не относят. И, наконец, к этому гнезду можно отнести германские слова неясного происхождения со значением "дорогой" (нем. teuer, англ. dear, гол. duur >).

Культурные влияния тюрок распространялись главным образом на финно-угорскую область, и шире, на Левобережье Днепра. Кроме сельскохозяйственной терминологии финно-угры и индоевропейцы заимствовали у тюрок названия некоторых хозяйственных предметов, оружия: общ. тюрк. balta (старая форма сохранена в чувашском пурта) "топор" соответствуют венг. bard "т.с." (balta позднейшие заимствования), коми, удм. пурт "нож", др. инд. parasu, тох. peret (осет. færæt "топор", вероятно, заимствован из тох.), язг. parus "топор", гр. παλτον "копье, дротик", лат. bardicium "копье, топорик", нем. Barte "топорик", др. сакс. barda; общ. тюрк. damar "жила" трансформировалось в других языках в слова со значением "тетива", "стрела", "копье" и т.д.: др.-инд. tomara "копье, дротик", хант. tamar "тупая стрела" (на белку, чтобы не портить шкурку), вепс. tomar "стрела", осет. tomar "направлять" (от "стрела" – Абаев), возможно, гр. τομοσ "острый"; общ. тюрк. čana (есть и груз. čana) "сани", čanah "челюсть" соответствуют саам. soann, эст. saan, манс. sun, венг. szán, осет. dzonyg’ "сани", арм. sahnak. Последнее слово Менгес считает общим для всей северной части ностратической области (Менгес К.Г. 1979, 205). Тюркских заимствований тех времен из области земледелия в индоевропейском языке очень мало, а из животноводства почти нет совсем. Правда, и в финно-угорских языках заимствования больше касаются полеводства, чем животноводства. Для примера можно привести разве только распр. тюрк. ökuz/öguz/öküz (проформа *ökör) – венг. ökör „бык”. Отсюда можно сделать два вывода. Во-первых, еще до переселения в Восточную Европу индоевропейцы, тюрки и финно-угры были уже действительно знакомы с основными видами домашних животных, а, во-вторых, индоевропейцы в отличие от финно-угров имели еще другой источник культурных воздействий кроме тюркской области.

О возможности существования такого источника говорят, например, индоевропейские и тюркские названия яблока как плода культивируемого растения, для сравнения которых есть основания. Общетюркское "alma" "яблоко" заимствовано в венгерский язык в той же форме, в удмуртском ему соответствует улма, марийском олма, а в мокша марь и в эрзя умарь. В других финно-венгерских языках названия яблоки и яблони имеют другие корни. Точно так же нет для них общего названия и в индоевропейских языках. Наиболее близкой приведенным словам является праформа *abel (отсюда нем. Apfel, рус. яблоко, лит. abuolis, лат. топоним Abella, кельт. avallo, aval).Греки называли яблоко μηλον и яблоню μηλεα, на албанским яблоко – molle, латинскимmalus "яблоня". Гамкрелидзе и Иванов выводят праформу индоевропейских названий яблоко и яблони как amlu и не отрицают их родство с тюрк. alma (Гамкрелидзе Т. В., Иванов В. В., 1984, 639). Сюда же можно отнести д.-инд. amlá- "кислый", которое при условии метатезиса хорошо соответствует тюрк. alma "яблоко", если учесть вкусовые качества яблока. Индоарии не имели прямых контактов с тюрками, но, очевидно, подобное слово существовало в других индоевропейских языках, но приняло другие формы и несколько иное значение: лат. amārus "горький", герм. *ampra "острый, горький, незрелый" (д.-англ. ampre "щавель", шв., нор. amper "горький, острый", нем. Ampfer "щавель"), алб. εmbl'ε "сладкий".

Считается, что ближайший к Восточной Европе ареал первоначального распространения яблони находится на Кавказе и в Передней Азии, поэтому удивительно, что, безусловно, общее название яблока есть только в тюркских языках. Очевидно, все же на прародине ностратических народов яблони в то время не росли, а район их распространения ограничивался территорией Ирана. Поэтому очень вероятно, что название яблока и яблони было заимствовано у тюркских и индоевропейских языков в то время, когда этот плод был принесен в Восточную Европу более поздними пришельцами из Малой Азии или Кавказа, когда культивация плодовых растений получила распространение. При этом и в тюркских, и в индоевропейских языках название яблони и яблока было заимствовано из общего источника, то есть из языка, носители которого проживали где-то недалеко от областей тюрок и индоевропейцев. Единственным местом, равно близким к этим двум областам, является Правобережье Днепра, территория распространения в V – III тыс. до н.э. трипольской культуры. Допуская семитское происхождение трипольцев, можно поискать в семитских языках слова, похожего на индоевропейские и тюркские названия яблоки и яблони. Такое слово samar есть в арабском языке в значении "плод". Тогда если принять во внимание хетт. šamalu, общей праформой для индоевропейских и тюркских слов могло быть *hamal, близкое к арабскому слову, а трипольцы также могли иметь подобное название, которое позаимствовали от них индоевропейцы и тюрки вместе с фруктом. В этом случае мы видим те же фонетические превращения что и соответствия др.-евр. תַּפּוּחַ (адамаh) "земля, почва, страна" украинскому топониму Адабаш (см. раздел " Этничность трипольцев").

Как видим, известный русский тюрколог Л.Н. Гумилев был совершенно прав, когда, отмечая высокий культурный уровень Тюркского каганата, предполагал "древние традиции и глубокие корни" степных культур. При этом он больше, чем материальной культурой, удивлялся сложным формам бытия и социальных институтов тюрок (эль, удельно-лествичная система, иерархия чинов, военная дисциплина, дипломатия) и существованием "четко отработанного мировоззрения, которое противопоставляется идеологической системе соседних стран" (Гумилев Л.Н., 2003, 7). Тем не менее, мы должны признать, что в условиях степи тюрки не смогли заложить социально-экономическую базу под сильное государство, подобное тем, которые в разное время имели соседние народы – китайцы, иранцы, арабы, славяне. Все их государственные образования не отличались долговечностью и разрушались в силу внутренних противоречий, часто личностного характера их вождей.

Несмотря на высокий уровень своей культуры тюрки много позаимствовали у своих западных соседей трипольцев, о чем говорится в разделах "Названия металлов в индоевропейских и тюркских языках " и " Набросок развития торговли в Восточной Европе в предысторические времена ". У северных соседей тюрки позаимствовали мало. Вероятно, индоевропейцы первыми в Восточной Европе начали откармливать домашних свиней, о чем могут свидетельствовать два общеиндоевропейских названия свиньи: *sus и *pork'os. Одно из них позаимствовали тюрки: чув. сысно, коз. шошка, хак. сосха, кирг. чочко, а финно-угры – вторую: фин. porsas, удм. парсь, коми порсь, манси пурысь, все – "свинья". При кочевом образе жизни тюрки не могли широко откармливать свиней, которые не очень пригодны для перекочевок, но это домашнее животное они знали и познакомились с ним, очевидно, от индоевропейцев. В тюркских языках для обозначения свиньи есть слова другого корня: туркм., кирг. доңуз. гаг., тур. домуз, кум. тонгуз и другие. Это слово отсутствует в периферийных тюркских языках – чувашском, тувинском, якутском. Носители этих языков первыми покинули свою прародину, в то время как другие тюрки оставались на своих местах и, возможно, начали разводить свиней по примеру индоевропейцев. Происхождение слова остается неясным. Есть предположение, что в его основе лежит "toŋ" "крупный, сильный" (Севортян Э. В. 1980, 268). При знакомстве с одомашненной свиньей от индоевропейцев тюрки могли позаимствовать для нее и индоевропейское слово, например, подобное арм. (դունչ) (dunč') "морда".

Есть в вепсском языке слово l'evaš "пирог с начинкой" и в финском leivos "пирожное". Эти слова очень сходны по форме и по смыслу распространенному на Кавказе и Средней Азии слову lavaš "лаваш, особый вид хлеба". В осетинской есть lawyz "оладья" и lawasi "лаваш". Абаев считал эти слова заимствованными из тюркского (А. Абаев В.И., 1959-1989). Очевидно это справедливо только для lawasi, которое в тюркских заимствовано именно из иранских, потому что в тюркских языках слов тюркского происхождения с начальным l почти нет. В курдском есть lewaş"лаваш", в пушту – ravaš "хлеб", в персидской – lävaš и т.д. Есть основания полагать, что иранские и вепсское и финское слова имеют германское происхождение. Немецкое Laib "коврига", англ. loaf "т.с.", швед. (диал.) lev, гот. hlaifs произошли от герм. *hlaibas. Из этой формы без сомнения могли развиться и производные без начального "h" – ир. **laibas → lavaš → вепс. l'evaš. В словаре Клюге (A. Kluge Friedrich, 1989) германское слово связывается с греческим κλιβανοσ “печь”. Таким образом, на время, когда греки еще заселяли территорию своей прародины, они уже научились печь хлеб, и это мастерство у них позаимствовали германцы вместе с соответствующим словом, распространившимся дальше по всему региону вместе с технологией выпекания хлеба. К этому корню относится лит. klaips, рус. хлеб и другие славянские слова. Без сомнения, славяне позаимствовали слово для определения хлеба у готов вместе со многими другими еще в те древние времена, а не тогда, когда готы после долгих странствий поселились в Причерноморье. К общему иранско-германскому лексическому фонду относятся слова для названия сметаны, сливочного масла: нем. Rahm, исл. rjúmi, др.-англ. ream (их др.=герм. *raugma) "сметана" – авест. raogna, пушт. rogan, ягн. rugin, курд. rûn, тал. rüên "масло". Есть в немецком языке слово "Fenster" "окно", которое как и др.-англ. fenester считается заимствованным из латыни, где имеется fenestra "то же". Возможно, так оно и есть, но интересно, что подобные слова есть в иранских и албанском языках: курд. pencere, перс. pänj'äre, алб. penxhere "окно".

Конечно, по всему региону распространялись слова не только для определения каких-либо конкретных предметов, но и для более широких понятий. Например, английскому turf "дерн", "торф", шведскому torva "дерен" соответствуют алб. turbi "торф", перс. turb "тj ;t", пушту tarma "болото". Абаев поставил в этот ряд также осет. tärf "ложбина", лит. tarpas "промежуток" и добавил фрак. tarpo (очевидно из Tarpo-dizos) "болото" и тох. tarpo "то же" Возможно, славянское tarva "трава" тоже происходит отсюда (Фасмер выводит его из truti "употреблять", "расходовать", которое семантически стоит несколько дальше). Было в этом регионе распространено слово tart/turt/turš в значении "кислый", "горький". Вот примеры из разных языков: алб. tarthё, англ. tart, перс. torš, курд. tirş тал. têlx, лтс. súrs, осет. tyrty (барбарис) и т. д. Можно также проследить развитие семантики и распространение в этом регионе старого субстратного и.е. корня lard/lurd, представленного в лат. lardum "сало", арм. leard "печень", гр. larinos "жирный". Английское lard "смалец" считается заимствованным из латыни, хотя может быть итальским субстратом, поскольку англосаксы заняли ареал италиков. Далее семантика слова от значения "жирный" развилась в сторону "грязный". В этом смысле мы находим слово в шведской lort "грязь". Из ареалов германских языков слово с этим значением распространилось на восток в иранские ареалы (перс. lert "осадок", тал. lyrt "грязь") и, возможно, достигло финно- угорской области, если эст. lorts "грязь" не заимствовано из шведского.

В германских языках существовало слово *gabūr "житель", "хозяин", сохранившееся в нем. Nachbar, англ. neighbour "сосед" от *næhwa-gabūr дословно "ближний житель" (А. Kluge Friedrich, 1989). От этого слова происходит группа слов из иранских языков j’awar/ j’ewar "сосед", из которых было заимствовано морд. шабра "то же" Безусловно, это странствующее слово, присутствующее также в других языках, пути распространения которого сложны: рус. шабер "сосед", сябёр "сосед", "товарищ", блр.сябр "товарищ", "брат" и другие слова подобного значения в сербском, словенском и украинском языках. Имеется также целая группа этнонимов типа сабиры, савиры, сувары и других подобных, с которыми Шафарик связывал еще и название славянского племени северян. Указанные этнонимы встречаются в разной форме вне Европы, в частности, в хантийском языке, так что не исключено, что сюда же можно отнести также древний топоним Сибирь.С другой стороны, в германских языках существовали слова корня sebjö "род", "клан", "родня" (р.-англ sibb, нем. Sippe, гот. sibja). Скорее всего в разных языках произошла котаминация двух германских корней.

Нет сомнения, что культурные связи населения Восточной Европы не ограничивались социально-экономической сферой, а должен был иметь место обмен достижениями в художественно-творческой деятельности. Это тема для специалистов, но определенный материал может дать лингвистика. К примеру, происхождение названия музыкального инструмента бандура связывается с лат.
pandura и гр. πανδουρα "кифара" и ее источник ищут в Лидии. (Фасмер Макс 1964. Том 1, стр. 120). Очевидно, не нашли, потому что корни слова в языке древних булгар, о чем говорят чув. пăнтăр-пăптăр – подражание бренчанию, тренканью струн, păntărtat – 1. бренчать, тренькать (о струнных инструментах), 2. трещать, грохотат (о барабане) и другие подобные. То, что чувашские слова имеют более общее значение, означает, что струнный музыкальный инструмент индоевропейцами (греками или/и италиками) был заимствован у булгар, а не наоборот. Одновременно ими было заимствовано также булгарское слово, которому было придано конкретное значение музыкальному инструменту, однако, как называли его сами булгары, остается неизвестным. У народов Кавказа есть для названия музыкальных инструментов слова подобные латинскому pandura, но источник их заимствования, точно так же, как и слова бандура, определить сложно. У многих азиатских и европейских народов распространены музыкальные инструменты с похожим названием – фр.
tambourin (продолговатый барабан), тат. dumbra "балалайка", кр.-тат. dambura, тур. tambura "гитара", казах.
dombra (род балалайки), монг. dombura. Считается, что их названия имеют арабское происхождение (ар. tanbūr "струнный музыкальный инструмент"). Однако чув. темпер-темпер "подражание барабанному бою" темпертет "греметь, грохотеть" (о барабане) заставляют усомниться в этом, поскольку подобие слов păntăr и < i>темпер говорит об их общем, тюркском происхождении.

Как можно видеть, даже в те давние времена люди помимо забот об обеспечении собственного существования нуждались в развлечениях, но развлекались они не только музыкой, но и играми, одной из которых была игра в мяч. О давности этого предмета для игры свидетельствует распространение одинакового для него названия на широкой территории в те времена, когда иранцы жили в тесном контакте с германцами. Слово top/tob со значением "мяч" можно найти во многих иранских и тюркских языках, есть оно также в мордовском, марийском, албанском и наверняка еще в других языках этого региона (в удмуртском тёб "моток"). Значение этого слова в германских и чувашских языках может объяснить нам даже технологию изготовления мячей. В д.-сев.германском toppr имеет значение "клок волос", в нем. Zopf того же корня – "женская коса", в чувашском языке есть тăпка "клок" при топ "мяч". Таким образо, мячи делали из волос, шерсти и, очевидно, обшивались кожей.

Тема культурных контактов может быть раскрыта широко, если целенаправленно искать соответствие темным словам без определенной этимологии в языках народов, носители которых в древности проживали в близком соседстве. Найденные ассоциации могут характеризовать психологию и развитие мышления того времени. В качестве примера можно привести как значение "равный" может развиваться в семантическом поле "размер", имеющее место для слов, в основе которых лежит гр. ἴσος "равный" неясного происхождения (Fisk H. 1960-1972. B. I, 737). В этимологическом словаре финского языка фин. iso "большой", в соответствие которому подается только водское iso в том же смысле, эти слова увязываются с фин. isä "отец" (Häkkinen Kaisa. 2007, 265). На мокша оцю "большой", марийское изы "маленький", саами иссе "мало" и ест. osa "часть" внимание не обращается, несмотря на их фонетическую близость. Тем более не обращается внимание на вепс. izo "милый", значение которого могло развиться от первоначального "малый". Поразмыслив можно понять, что их всех объединяет категория "размер", которая могла присутствовать в процессе межплеменного торгового обмена. Несомненно, подобные "открытия" могут возникать в дальнейших исследованиях.