Полемика

Когда заинтересованные люди добиваются выделения огромных сумм денег для подготовки и осуществления полетов на другие планеты с целью исследования космоса, это кажется неразумным, поскольку мы еще далеко не достаточно изучили нашу Землю. Здесь речь идет не только о возникновении и истории развития этого космического объекта, но и о появлении на нем людей и их духовном и физическом развитии, то есть о науках, которые занимаются формированием и развитием человеческой цивилизации в ее разные формы. Все эти науки отстают от ускоренного развития технологий, и этот дисбаланс свидетельствует о том, что в нашем мировоззрении сформировался большой перекос, который может привести к такой ситуации, что космос станет для нас неинтересным, а вопросы выживания заставят нас делать то, чем мы ранее пренебрегли. Избежание такого несчастья возможно при выделении на развитие гуманитарных наук хотя бы одной сотой средств, идущих на исследование космоса, для привлечения способной молодежи и поиска новых методов исследований. Их эффективное использование приблизило бы нас к ответу на принципиальные вопросы мироустройства и существования в нем человека. В этой статье я хочу показать, как на протяжении десятилетий в одной из отраслей науки косность не позволяет решить проблему, которая содержит в себе политический аспект и, следовательно, в значительной степени влияет на отношения между народами и государствами на Земле. Речь будет идти о конкретном вопросе исторической лингвистики, но подобная ситуация имеет место и в других гуманитарных науках, связанных между собой общей целью восстановления исторической истины. Поэтому в изложении неизбежны отступления от темы и оценки сотояния дел в академической науке и существующих методов исследований.

При ознакомлении с новейшими публикациями тюркологов разных стран, обращает на себя внимание безусловное отнесение тюркских языков к алтайским и уверенная локализация прародины тюрок где-то далеко в Азии. Такие взгляды сформировалось еще на заре сравнительно-исторического языкознания. Как отмечал А.М. Щербак, одним из основоположников алтайской теории происхождения тюркских языков был Расмус Раск (1787 – 1832), а сам термин "алтайский" впервые был употреблен в середине XIX ст. В. Шоттом и М.А. Кастреном, предполагавших, что "прародиной многих близких языков северо-восточной части Европы и Сибири был Алтай" (Щербак А.М. 1959, 51). Природа материальной и структурной близости тюркских, монгольских и тунгусо-маньчжурских языков привела к возникновению алтайской гипотезы, постулирующей существование алтайского праязыка, определившего их генетическое родство (Щербак А.М. 1966, 21). Однако, внимательно изучив характер лексических взаимосвязей между указанными языками, А.М. Щербак достаточно четко выразился об отсутствии в них надежных признаков генетического родства:

Что касается расхождений, то показательно, что при наличии множества общих слов, обозначающих второстепенные понятия и нередко полностью совпадающих, числительные от 1 до 10, обладающие, как правило, колоссальной устойчивостью, в тюркских, монгольских и тунгусо-маньчжурских языках не совпадают и не могут быть выведены из единых праформ. Не совпадают также и почти все слова, относимые по традиции к основному, или базовому, лексическому фонду (там же, 23).

В конечном результате А.М. Щербак пришел к окончательному выводу, что говорить о генетическом родстве тюркских, монгольских и тунгусо-маньчжурских языков "не представляется возможным" (там же, 35). Через три года британский ученый сэр Джерард Лесли Клоусон пришел к такому же выводу: "алтайская теория неправомерна" (о этом ниже). В развернувшейся дискуссии тех лет принял активное участие один из немецких тюркологов, противник алтайской теории, который утверждал, что методы исследования, апробированные на материале индоевропейских языков едва ли применимы к алтайским:

… алтаистику нельзя уподоблять индоевропеистике. У них совсем различное содержание, и многое из того, что в индоевропейских языках может быть вполне действенным, совершенно не относится к алтайским языкам (Дёрфер Г. 1972, 58)

Г. Дёрфер по пунктам указал на ошибки алтаистов, доказывающих родство тюркских и монгольских языков, и пришел к выводу, что "обнаруживаемое с первого взгляда сходство еще ничего не доказывает" (там же, 60-66). Однако выводы известных тюркологов не переубедили апологетов алтайской гипотезы и спустя 50 лет снова приходится возвращаться к той же проблеме. Кажется очевидным, что для начала достаточно решить более простую задачу – доказать отсутствие генетического родства между монгольскими и тюркскими языками. Такое родство языков предполагает, что общим в них должно быть достаточно большое количество наиболее древних слов, которые одновременно по большей части являются также наиболее употребительными в современных языках. Конечно, не все первоначально возникшие слова сохраняются в языке до нашего времени. Какая-то их часть в связи с изменяющимися жизненными условиями совершенно уходит из употребления, а какая-то часть заменяется новыми. Американский ученый Морис Сводеш, признавая, что основная часть словаря любого языка изменяется с течением времени, утверждал, что изменения совершаются очень медленно и при том с постоянной скоростью. Суть теории Сводеша коротко определяется следующим образом:

1.Определенная часть словаря всех языков относительно стабильна и образует основное лексическое ядро, которое является общим для всех языков.

2. Степень сохраняемости элементов лексического ядра постоянна на протяжении всего времени.

3. Процент утраты слов основного ядра примерно одинаков во всех языках.

4. Если известен фактический процент сохранившихся генетически близких елементов основного лексического ядра любой пары родственных языков, то можно вычислить время, прошедшее с того момента, когда эти языки начали процесс расхождения (дивергенции). (Звегинцев В.А. 1960, 12).

Морис Сводеш составил список слов основного лексического ядра в количестве 100 слов, но позднее расширил его до 200. На основе гипотезы о постоянной скорости его изменения он пытался определять время начала дивергенции двух родственных языков (Сводеш Морис, 1960-1, 28-45). Этот метод позднее был назван глоттохронологическим, но частью лингвистов он совершенно отвергается, другие же пытаются его усовершенствовать. Само существование основного лексического ядра в каждом языке не подлежит сомнению и оно должно состоять из наиболее древних слов, возникших в начале его формирования. Поскольку биологическая природа человека одинакова, то и его психологические особенности тоже в основном одинаковы, вследствие чего во всех языках первыми возникают слова, имеющие один и тот же смысл. Однако на формирование языка влияет и окружающий мир, поэтому состав лексического ядра не может быть универсальным, и в различных языках он может более или менее отличаться от предложенного Сводешом списка. Чем более близки между собой языки генетически, тем больше общих слов в составах лексического ядра каждого из них.

Исходя из этого, для поставленной цели была сделана попытка найти 200 словам стандартного лексического ядра соответствия в пратюркском и прамонгольском языках с тем, чтобы при их сравнении между собой установить количество имеющихся среди них подобных пар слов. Слова указанных праязыков восстанавливались на основании лексического фонда современных тюркских и монгольских по базе данных проекта (The Tower of Babel). При этом принимались во внимание только общие для этих языков слова, как наиболее древние . Общими признавались присутствующие в подобных формах во всех языках или, по крайней мере, в преобладающем большинстве из них. Как оказалось, для слов стандартного лексического ядра соответствия среди общих слов тюркских и монгольских языков имелись не всегда. Это означало, что соответствующие им исконные слова в праязыке либо отсутствовали и появились как новообразования или заимствования в дочерних языках уже после расчленения праязыка, либо исконное общее слово со временем в некоторых языках исчезло и было заменено на новое. Как бы там ни было, в результате оказалось, что словам основного лексического ядра имеются соответствия как для тюркских, так и для монгольских языков только в 140 случаях (см. Лексическое ядро тюркских и монгольских языков ). Среди всех этих пар общими для обоих языков можно считать только 20 приведенных в таблице ниже:

Двадцать пар общих слов в тюркских и монгольских языках из 140 принятых к рассмотрению, составляют всего 14% от основного лексического ядра этих языков. Это очень мало для того, чтобы уверенно говорить об их генетическом родстве. Используя этот же метод для проверки генетического родства алтайских языков на материале письменных источников, сэр Джерард Клоусон пришел к следующим выводам:

1. В течение исторического периода монгольские языки оставались исключительно стойкими к изменениям, а тюркские — сверхстойкими. Вряд ли есть основание предполагать, что эта устойчивость — недавнее явление.

2. Тюркские языки и маньчжурский, по всей очевидности, не связаны генетически, так как их основной словарь (basic vocabulary) не совпадает.

3. После исключения слов, которые наверняка можно признать заимствованными, общие элементы в тюркском и монгольском основном словаре составят не более 2% от основного словаря…

4. После подобных же исключений общие элементы в монгольском и маньчжурском основном словаре не превысят 3,5% от всего лексического состава, причем эти слова могут быть легче объяснены как заимствования, чем как свидетельство генетических связей… Даже если считать, что минимальные соответствия между основными словарями монгольских и тюркських языков и монгольских и маньчжурского языков соответственно дают определенное свидетельство prima facie о генетических связях, монгольские языки не могут быть генетически связаны с обоими уже потому, что тюркские языки не связаны с маньчжурским. Следовательно, «алтайская» теория неправомерна. (Клоусон Дж., 1969, 40-41).

Однако в методическом отношении работа британского востоковеда не была совершенной. Г Дёрфер посчитал, что "теми средствами, какими пытался сделать это Дж. Клоусон, теорию алтайского праязыкового родства опровергнуть нельзя" (Дёрфер Г. 1972, 50). Не удивительно, что подсчеты Дж. Клоусона не убедили и Лайоша Лигети. Он напомнил, что и чувашский, и монгольский языки содержат звуки r и l там, где в остальных тюркских языках им соответствуют z и š. Это явление он объясняет тем, что звуки r и l возводятся к алтайской общности тюркских и монгольского языков (Лигети Л. 1971, 21-22). На этом вопросе мы остановимся ниже. Когда же Лигети обращается к лексике, то на приводимых примерах он показывает несовершенство метода лексикостатистики, и окончательно приходит в выводу, что этот метод не пригоден для подтверждения или, наоборот, опровержения языкового родства (там же, 23-33).

Через десять лет после критической оценки метода Клоусона, Дёрфер представил его усовершенствованый вариант с разделением базисного слоя лексики на ядерные базисные слова и периферийные. Исследуя частоту их появления в разных языках, он пришел к такому выводу:

Метода Дж. Клосона была слишком проста, так как носила чисто количественный характер, а одними количественными методами нельзя ни опровергнуть, ни доказать языкового родства. Квантитативне методы необходимо дополнить анализом, т. е. разделить все слова на ядерную базисную и периферийную базисную лексику, и потом уже применять лексико-статистические методы. Применив указанную усовершенствованную методу, мы получим, что общая, или алтайская лексика ни в одном конкретном случае не представляет древнего родства, все это лишь старейшие праязыковые заимствования (Дёрфер Г. 1981, 43)

Однако и на этот раз переубедить сторонников алтайской теории не удалось. Применив метод Дёрфера на индоевропейских языках, ленинградские лингвисты не без юмора заявили:

Из всего сказанного следует сделать вывод:
1) либо новые и.-е. языки перестали быть родственными друг другу;
2) либо концепция Г. Дёрфера неверна (Андреев Н.Д., Суник О.П. 1982, 34).

Скептическое отношение к возможностям лексикостатистики заставляет нас искать другие доказательства отсутствию генетического родства тюркских и монгольских языков. В первую очередь это локализация прародины тюрок, с помощью графоаналитического метода не на Алтае, а в Закавказье (см. раздел Формирование ностратических языков. Миграция тюркских племен в междуречье Нижнего Днепра и Дона, где произошел распад пратюркского языка, рассматривается в разделе Тюрки. Здесь тюрки стали творцами среднестоговской и ямной культур, на базе которых развилась культура шнуровой керамики, носителями которой были древние булгары, далекие родственники современных чувашей.

Между тем, Лигети и многие другие лингвисты находили особенную близость между чувашским и монгольскими языками, что должно было подтверждать концепцию алтайской прародины не только чувашей, но и всех тюрок:

… не определяя пока точно положение чувашского языка среди родственных ему языков, мы можем условно считать его промежуточным звеном между монгольскими и тюркскими языками (Поппе Н.Н., 1925, 8).

Далекие следы пребывания чувашей сначала в соседстве с монгольскими племенами, а потом в верховьях Иртыша и Енисея – в соседстве с алтайскими тюрками и среднеазиатским иранскими племенами хорошо находятся в языке чувашей. В чувашском языке имеется много монгольских слов, и почти все они древнего происхождения (Егоров В.Г., 1971, 7).

Однако такие взгляды не являются общепринятыми даже среди сторонников алтайской теории. Например, Менгес считал, что в чувашском языке очень мало алтайских слов (Менгес К. Г., 1979, 51). Другой признанный тюрколог, говоря о монгольских заимствованиях в тюркских языках нигде не отмечает их наличие в чувашском и отмечат, что больше всего их в северо-восточной (Южная Сибирь и Тува) и северо-центральной (казахский и киргизский) группы языков и при этом они в большинстве своем относятся к средневековым временам (Clauson Gerard, 2002, IX).

Выше цитированный автор в той же работе замечает, что монгольские слова имеются «в незначительном количестве» (Егоров В.Г., 1971, 105). Это лишний раз подтверждает, насколько неопределенны и субъективны оценки словами "много", "мало" без количественного сравнения с другими родственными языками. Тем не менее, на первый взгляд может показаться, что достаточно даже небольшого количества монгольских слов в чувашском, чтобы свидетельствовать об имевших место контактах между предками современных чувашей и монголов:

Чувашский язык обладает и рядом монгольских слов, не встречающихся в других тюркских языках. Это прежде всего местоимения… Остальные монгольско-чувашские соответствия немногочисленны, но достаточны для того, чтобы доказать сосуществование прачувашей и монгольских народов в далеком прошлом – задолго до монгольских завоеваний (Ахметьянов Р.Г., 1978, 119).

Если же не считать местоимений, Ахметьянов в своей работе приводит шесть-семь чувашских слов, которым найдены аналоги только в монгольском языке, но это не значит, что в других тюркских языках их нет или никогда не было, или не было в древнетюркском языке. Аналогичное явление можно наблюдать также в татарском и даже в венгерском языке, где имеются сепаратные венгерско-монгольские лексические соответсвия. По этому поводу известный венгерский лингвист Золтан Гомбоц писал: «То, что в некоторых случаях соответствия к венгерским словам можно выявить только из монгольского.., не имеет особого значения, так как древнетюркский словарный фонд известен нам далеко не в полном виде» (Гомбоц Золтан, 1985-1, 29). С другой стороны, некоторые чувашско-монгольские соответствия абсолютно не могут считаться древними, если исходить из значения слов («олово», «платок»). Заимствования из среднемонгольского языка в значительной степени запутывают картину, будучи принимаемыми за заимствования более древние.

Венгерский лингвист Андраш Рона-Таш, рассматривая в свете алтайской теории монгольские соответствия в чувашском, на примере трех десятков чувашских заимствований из среднемонгольского, приходит к выводу, что источником заимствования и других слов аналогичного фонетического склада также может быть среднемонгольский (Rona-Tas A. 1975, 201-211). По его мнению, наличие слова даже в трех группах алтайских языков не может быть доказательством его общеалтайского происхождения. Он видит следующие причины, которые могут объяснить факты языковой общности:

- исторические контакты;

- ареальная конвергенция;

- типологические параллелизмы;

- конвергенция независимых по происхождению единиц;

- случайные совпадения;

- генетическое родство.

Как видим причин довольно много и само наличие совпадений между чувашским и монгольскими языками еще не говорит о генетическом родстве тюркских и монгольских языков. (Рона-Таш Андраш. 1987-2, 6). При этом следует указать, что Н. Поппе, дискутируя с венгерским лингвистом, вынужден был согласиться с этим его выводом (Poppe Nicholas. 1977, 114).

В фонологии чувашского и монгольского языков также имеются соответствия в пользу если не генетического родства, то давнего соседства булгар и монголов. Общим для чувашского и монгольского, например, есть потеря конечного k основы, но это вторичное развитие (Эрдаль Марсель. 2005, 127). В чувашском языке на месте древнетюркских – k, -g развился древнечувашский спирант γ, который выпадал в конце слова в более поздние времена, о чем свидетельствуют венгерские заимствования из чувашского: венг. borz "барсук" из чув. *borsuγ, венг. kút "колодец" из чув. kutuγ. Это явление не является особенностью венгерского языка, ибо в более древних тюркских заимствованиях конечное k остается: árok "канава, ров", hurok "петля", köldök "пупок" (Палло Марґіт К. 1985, 80). В соответствии с нашими исследованиями предки чувашей и венгров могли вступить в контакт не ранее первого тыс. д н.э.

Другими монгольско-чувашскими соответствиями могут быть такие:

- согласному r в чувашском и в монгольских языках соответствует в остальных тюркских языках в подавляющем большинстве случаев s/z.;

- согласному l в чувашском и монгольских языках соответствует š в большинстве остальных тюркских языках.

Среди тюркологов существует разделение всех тюркских языков на две группы – группа «r/l-языков» и группа «z-языков». В группу r/l-языков из современных входит один чувашский, но предполагается, что были также и другие r/l-языки.

Природа фонетического соответствия r/l ↔ š/s/z является одним из самых загадочных феноменов алтайских языков (тюркских, монгольских, тунгусо-маньчжурских) и остается недостаточно изученной:

Наши знания о l/r-тюркском языке являются настолько фрагментарными и отрывочными, что лучше не пытаться проследить его историю в деталях, заметив только, что разница между l/r-тюркским и стандартными языками была первоначально в произношении определенных звуков и, возможно, не распространялась в сферу структуры слова, грамматики и лексики (Clauson Gerard, 2002, 26-27).

Подробнее эта тема рассматривается в статье о гипотетическом ностратическом звуке RZ. Здесь же только дается объяснение природы феномена r/l природы в чувашском языке.

Предки булгар утратили языковой контакт со своими сородичами после перехода на правый берег Днепра. Предположение о том, что чуваши очень рано отделились от остальных тюрок, в результате чего их язык развивался самостоятельно, существует очень давно (Поппе Н.Н. 1925, 5). Остальные же тюрки пребывали между собой в тесном соседстве еще долгое время, в течение которого их языки приобрели много общих фонетических, лексических и морфологических особенностей, несвойственных чувашскому. Детальное изучение различий между чувашским и остальными тюркскими языками подтверждает этот вывод:

… когда обще-тюркский язык представлял собою еще более или менее единый язык, чувашский (древне-чувашский) уже шел своими путями развития (там же, 31).

Древные булгары не могли иметь никаких контактов с монголами еще и по той причине, что пантеон чувашских божеств, которых насчитывается более двухсот, не имеет никаких связей не то, что с монгольськой, но даже с тюркской мифологией, настолько удаленными были места их поселений (Басилов В.Н. 1992, 538). Кажется очень удивительным, что лингвисты не принимают этот факт во внимание.

После расселения тюрок на огромной территории от Северного Кавказа до Алтая большая их часть вступила в контакт народами алтайской семьи языков и оказала на них большое влияние. Вместе с лексическими заимствованиями могли были быть переданными также и некоторые фонетические особенности, в частности и архаичный звук rz. Постепенно некоторые архаические черты были утрачены основной массой тюркских языков, но сохранились на периферии тюркского мира. Этим и можно объяснить те общие черты, которыми обладают чувашский и монгольский языки и которые вводят в заблуждение ученых. Чувашский язык законсервировал в себе архаичные тюркские языковые явления именно потому, что долгое время развивался без прямых контактов с остальными тюркскими, а какие-то из этих языковых явлений могли быть переданы тюрками в монгольские языки, когда они впервые вступили в контакт с монголами. Монгольский язык тоже мог сохранить эти архаичные языковые явления, чему могут быть самые разные причины. И если бы чувашский язык имел много соответствий с монгольским, то с якутским, бесспорно родственным генетически, он тем более должен был бы иметь много сходства, но о каких-то особых фактах такого сходства нигде не упоминается.

Иногда считается, что кроме булгарского r-языками были огурский и язык авар (Рона-Таш Андраш, 2005, 115). Этнонимы огузы, огуры и авары, без сомнения восходят к одному общему иранскому источнику awara «бродяга, кочевник» (афг. avāra и др.) и поэтому не могли быть самоназванием. Соответственно разными наименованиями огузы, огуры и авары мог называться на разных языках один и тот же народ. С огузами мы связываем современных гагаузов, народ z-языка. Возникает противоречие, которое опять же разрешается с помощью существования звука rz, который в языке гагаузов, потомков озузов-огуров-авар перешел в z сравнительно недавно, в историческую эпоху (возможно под влиянием кипчакского языка). В таком случае ставить в один ряд огурский и булгарский языки нет оснований.

Значение природы рассмотреных чувашско-монгольских фонетических соответствий настолько велико, что их объяснение должно окончательно отбросить алтайскую теорию. По словам Лигети, если исключить из рассмотрения чувашские и монгольские слова с соответсвиями звуков r и l, то "почти не останется лексического материала, на которой могло бы опираться тюрко-монгольское и тем более алтайское языковое родство" (Лигети Л. 1971, 22).

Ближайшими соседями тюрок на территории Восточной Европы были протоармяне. Соответственно, в армянском языке слов тюркского происхождения было обнаружено довольно много, хотя, очевидно, далеко не все. Через древнеармянский часть тюркских слов попадалв в другие индоевропейские языки. Во время массового перехода булгар на правый берег Днепра индоевропейцы все еще оставались на местах своих старых поселений и культурный обмен между пришельцами и местным населением способствовал развитию языковых связей. Следы языковых контактов в лексике тюркских и индоевропейских языков составляют отдельную тему исследований и общий список тюркско-индоевропейских соответствий постоянно пополняется и корректируется. Примеры этих соответствий в данном тексте берутся именно из него. Ниже приводятся тюркизмы в армянском языке, которым иногда есть соответствия в греческом и латинском. Происхождение армянских слов проверялось по этимологическому словарю, все они не имеют четких соответсьвий в индоевропейских (Hübschmann Heinrich. 1972).

арм. acux “уголь” – сп. тюрк. o:ž'ak “печь” (чув. vučax, тур. ocak и др.), кроме того, туркм. čog, тур. şövg, каз. šok, узб. čůg “раскаленные уголья” и др.

арм. alik’ “волна”, “вал”, другое значение “седая борода, седые волосы”, Хюбшман связывает между собой оба значения, что неубедительно , гр. αλοζ “борозда”, лат. vallis “долина” – тур. oluk, гаг. xolluk, чув. valak “желоб” карач., балк. uuaq “волнистый”.

арм. antaŕ “лес” – гаг. andyz “кустарник, роща”, тур. andız "девясил". Похожие слова есть также в других тюркских языках, но все они обозначают разные растения. Только в армянском и гагаузском они имеют значение «лес». Следует обратить внимание на то, что долгий армянский aŕ здесь и в других примерах хорошо соответствует тюркскому rz.

арм. gjuł “село” – гаг. küü “село”

арм. goř “ягненок” – расп. тюрк. gozy/qozy “ягненок”.

арм. hełg “ленивый” – общ. тюрк. jalta/jalka “ленивый” ( карач., балк. jalk, чув. julxav, тат. jalkau, каз. žalkau и др.)

арм. ji, гр. ιπποσ “конь”, лат. equa, рум. iapa “кобыла” – общ. тюрк. jaby, jabu “конь”, туркм. jaby, чув. jupax. В армянском языке в интервокальном положении звук р исчезает. Хюбшман связывает арм. слово с скр. haya “конь”, фонетически отстоящее далеко.

арм. kamar “свод”, гр. καμαρα “сводчатое помещение”, лат. camurus “искривленный, сводчатый”, camerare “образовывать свод” – тур. kubur “футляр, труба”, узб. диал. qumur , каз. диал. quvyr “труба печная”. Очевидно, турецкие слова являются дериватом от köpür “мост” (см. ниже).

арм. kamurj’ “мост”, гр. γαφυρα “плотина, мост” – общ. тюрк. köpür “мост” (чув. kěper, карач., балк. köpür, тат. küper и др.). Сэр Джерард Клоусон предполагает происхождение тюркского слова от корня köp- «пениться, кипеть», что совершенно неубедительно. Возможно, сюда же можно отнести армянское, греческое и другие индоевропейские слова со значением “козел” (лат. caper, кельт. caer, gabor и др.) Позднее в некоторых германских языках появились слова со значением, близким к значению мост, но уже заимствование из латинского (гол. keper, нем. Käpfer “головка балки” и др.)

арм. tal, гр. γαλωσ, лат. glos „невестка“ – тюрк. gelin „невестка“.

арм. tarap’ “ливень” – чув. tapăr “водопой”.

арм. tełi “место” – чув. těl “место”.

арм. t'uk' “слюна” – туркм. tüjkülik, карач., балк. tükürük “слюна”, гаг. tükürmää “плевать” и др.

арм. thošel “летать” – тюрк. düš- “падать”.

Первыми, с кем тюрки вступили в непосредственный контакт на правобережной Украине, были италики и это засвидетельствовали многочисленные тюркско-латинские соответствия. В этих соответствиях происхождение латинских слов проверялось по этимологическому латинского языка (Walde Alois, Hofmann J.B., Berger Elsbeth. 1965) и их большей части этимология оказывалась неизвестной, сомнительной или вообще не расматривается. См. ниже:

лат. amicuc “друг”, amō “люблю” – чув. диал. ami “друг”, „брат”. Латинское слово считается заимствованным из незвестного языка;

лат. cama “короткая доска, нары, полка” – чув. khăma “доска”. Латинское слово считается заимствованным из кельтоиберских.

лат. candēre "быть раскаленным", гр. κανδαροσ "раскаленные угли, жар" и др. и.-е. – чув. кǎнтǎр "полдень, юг".

лат. casa “домик, хижина” – чув. kasă “улица”, ранее имело значение “поселение”. Латинское слово относят к словам распространенного корня kat- со значением “дом”;

лат. caudex, cōdex “ствол, пень” – тур., гаг. kütük “ствол, пень”. Считаетсяся, что латинское слово является производным от cūdere “бить”;

лат. citare "придавать движение", cito "быстро" – чув. xytă "сильный", "быстрый", карач., балк. qaty "быстрый";

лат. Cocles, буквально, “кривой, одноглазый” – чув. kuklek “кривой”/ Латинское слово не имеет надежной этимологии, возможно заимствовано из греческого;

лат. cura “забота” – чув. xural “охрана”. Связи латинского слова сомнительны;

лат. delirium “бред” –чув tilěr, тат. tile “сумасшедший”. Латинское слово не имеет этимологии;

лат. fàbula “сплетни” – чув. pavra “болтать, говорить”. Латинское слово не имеет близких параллелей в индоевропейских языках, но считается, что оно происходит от и.-е. *bha- “говорить” (W.);

лат. faux “горло” – гаг. buaz кирг. buvaz, тур., каз., карач., балк. boğaz и др. “горло, глотка”. Латинскому слову надежных параллелей в индоевропейских языках нет;

лат. felix "плодородный" – чув. pulǎx "плодородие";

лат. mūtāre "менять, изменять" – чув. mutala "путать, перепутать"

лат. publikare “публиковать” – чув. puple “толковать, разговаривать, беседовать”.

лат. quattuar “четыре” – Chuv tăvattă “четыре” в такой форме позаимствовано у италиков (в остальных тюркских языках – dört/tört).

лат. sarda, sardina “разные виды рыб” – чув. çărtan “щука”;

лат. scopula “метла” – чув. šăpăr “метла, веник”;

лат. (сабинское) teba “холм, горка” – общ. тюрк. (чув. tüpe, тур. tepe, каз. töbe и др. “гора, вершина”).

лат. torus “возвышение” – чув. tără “вершина”.

лат. tuba “труба” – чув. tupă “пушка”.

лат. ūsus, ūtor “польза, использование, обычай” – чув. usă “польза”. Индоевропейские параллели многочисленным латинским словам этого корня сомнительны.

лат. villa “загородный дом” – чув. vělle “улей”.

лат. vulgus, volgō, vulgus “народ”, “стадо”, “толпа”, лат vulgaris “обычный, простой” – чув. pulkkă “стадо”, “стая", "толпа”, булгары – название одного из тюркских племен, нем. Volk, анг. folk, "народ", несколько кельтских слов и этноним вольки тоже относятся сюда.

По сравнению с индоевропейскими языками среди общетюркских слов мы находим значительно большее количество слов со значениями, которые свидетельствуют о более высоком уровне культуры и общественных отношений тюрок. Такие слова могли быть заимствованы соседними индоевропейцами. Ср.:

гр. αγροσ, лат. ager, нем. Acker “поле” – тюрк. ek- (чув. ак, акăр) “сеять”;

гр. αλφι “ячмень”, αλφη“ячменная крупа” – сп. тюрк. arpa “ячмень”;

гр. ηθμοσ “сито, решето” – чув. атма “сеть для ловли рыбы, птиц”;

гр. κηροσ “воск, соты” – чув. карас “соты”;

гр. κορβανοσ "храмовая сокровищница" – чув. кăрман "кузов";

гр. λισγαριον (λισγοσ) “мотыга” – крым.-тат. ülüskär, каз. lesker “мотыга”;

гр. μηκον “мак” – чув. мăкăнь “мак”;

гр. παστη “тесто” – карач., балк. баста “каша”;

гр. πυροσ “пшеница”, лит. pūraĩ "озимая пшеница", рус. пырей – чув. пăри “полба”;

гр. χορτοσ “кошара, обора”, лат. hortus “сад”, герм. gardon “сад” – чув. карта “ограда”;

лат. arca “ящик” – чув. арча “сундук”;

лат. carta, гр. χαρτησ “папирусная карта” – чув. хăма “заплата”.

лат. mel“мед” – тюрк. ba:l “мед” представлено в гагаузском, турецком, казахском, узбекском , киргизском и др. языках. Сэр Джерард Клоусон (Gerard Clauson) пишет в своей работе: «Общепринято, что это слово (тюркское – В.С.) является очень ранним заимствованием из какого-то индоевропейского языка, которое можно датировать периодом когда m было неприемлемо в начале слова и поэтому заменялось на b. Самой близкой параллелью является лат. mel; санскритская форма – madhu» (Clauson Gerard, 1972, 330). Однако санскритская форма принадлежит к индоевропейскому корню *medhu (см. Pokorny). Гр. μελι «мед» и др. подобные слова, имеющиеся в германских, кельтских, армянском являются лучшими соответствиями, однако происхождение этого слова определить сложно.

лат. sāpa, -ōne, анг. soap, нем. Seife и др. подобные герм. “мыло” – чув. supăn “мыло”.

лат. scopula “метла” – чув. шăпăр “метла”;

лат. sĕrra “пила” – чув. сĕр “тереть, пилить”;

лат. taberna “трактир” – чув. tăvar “соль”. Как уже отмечалось в предыдущих работах (Стецюк Валентин, 1998, 57), для булгар соль была основним предметом экспорта и поэтому приобрела значение „товар”. В армянском языке tavar означает „овца” и „стадо овец”, в тюркских языках ему соответствуют tuuar „стадо”, тур. tavar „имущество”, „скот”, балкар., кр. тат. tu’ar „то же” Во многих иранских языках есть слова tabar/ teber/tevir „топор”, в то время как в финно-угорских слова этого корня имеют значение „ткань” (саам. tavar, мар. тувир, хант. tàgar). Все это вещи, которые были предметами обмена и торговли. Латинское слово *taber неизвестного значения исчезло, но остался дериват taberna, происхождение которого выводится из trabs “балка, брус”, что неубедительно. Точно так же неубедительно заимствование из этрусского языка.

лат. torta “круглый хлеб” (от tortio – torqere "крутить") – чув. тăрта “вить гнездо”.

лат. vacca “корова” – чув. văkăr “бык”. В украинском языке имеется слово вакар “пастух крупного рогатого скота”. Оно считается заимствованным их румынского văkar “то же”, которое происходит от лат. *vacarius, связанного с лат. vacca (Мельничук О.С. 1982, 321).

В латинском языке очень много названий культурных и диких растений, имеющих соответствия в тюркских языках. Одни из них были позаимствованы италиками и другими индоевропейскими народами у тюрок (лат. acastus “клен”, artemisia "полынь", cicuta “болиголов”, laurus “лавр”), другие же были позамствованы тюрками (лат. apse – чув. ǎвǎс , оба "осина"; лат.farnus “ясень” – вěрене "клен"; лат. ǔlmus – чув. йěлме "вяз, ильм"). Эта широкая тема рассматривается в статье Общее тюркско-индоевропейское лексическое наследство в названиях растений. О культурном превосходстве тюрок над индоевропейцами в те времена говорит этимология многих названий металлов в индоевропейских языках, имеющих тюркское происхождение. Эта тема подробно рассматривается в статье " Названия металлов в индоевропейских и тюркских языках".

Можно найти тюркские влияния и в духовной сфере. Определенные связи между булгарами и италиками просматриваются в религиозной тематике. Латинское abbās "аббат" считается заимствованным через греческий из арамейского (abbā "отец"), и не рассматривается в этимологическом словаре латинского языка (Walde A.1965). Сначала якобы это слово употреблялось в молитвах в значении "мой отец" (Kluge Friedrich, Seebold Elmar. 1989, 7). Однако достойным удивления является то, что латинскому и греческому словам хорошо соответствует чув. апăс "жрец", которое происходит от древнего тюркского слова для обозначения близких родственников и в том числе отца (aba/apa). При заимствовании из арамейского и употреблении в молитвах слово abbās должно было бы использоваться при обращении к Богу, а не к его служителям, поэтому следует отдать предпочтение булгарскому источнику заимствования. К религиозной тематике можно отнести еще такую лексическую параллель: лат. vapor "пар, дым, огонь" – чув. Вупăр "нечистый дух". Слово, безусловно, имеет тюркское происхождение (тюрк. bu "пар" и чув. пыр, которое среди прочего имеет значение "приходить" или пар/пǎр "давать, выдавать").

Удивительным также является сходство греческого πανδουρα "кифара", латинского pandura "трехструнная лютня" и целого ряда чувашских слов близкого значения: pănt - подражание звону лопнувшей струны, păntăr-păntăr – подражание бренчанью, треньканью струн, păntărtat – 1. "бренчать, тренькать, издавать бренчащие звуки" (о струнных инструментах), 2. "трещать, грохотать" (о барабане) и другие подобные. То, что чувашские слова имеют более общее значение, означает, что струнный музыкальный инструмент индоевропейцами (греками или/и италиками) был позаимствован у булгар, а не наоборот. Одновременно ими было позаимствовано также булгарское слово, которому было придано конкретное значение музыкального инструмента, однако, как называли его сами булгары, остается неизвестным. В Середней Азии распространен струнный инструмент танбур, и считается, что его название имеет арабское происхождение (ар. tanbūr "струнный музыкальный инструмент"). Однако чув. тĕмпĕр-тĕмпĕр "подражание барабанному бою" и тĕмпĕртет "греметь, грохотать" (о барабане) заставляют усомниться в этом, поскольку подобие слов păntăr и тĕмпĕр говорит об их общем, тюркском происхождении. Заметим, что у народов Кавказа имеются для названия музыкальных инструментов слова подобные латинскому pandura, но источник их заимствования, точно так же, как и слова бандура, определить сложно. Доказательством тюркских культурных влияний могут также быть заимствования с абстрактным значением. Например, современному чувашскому слову пинĕш "тысяча" отвечает латинское finis "конец, предел". Конкретное значение чувашского слова, которое происходит от общетюркского biŋ "тысяча" свидетельствует о том, что когда тюрки уже усвоили счет по крайней мере до тысячи, индоевропейцы, у которых нет общего слова для обозначения такого количества, понимали тюркское слово как конечное число.

лат. homo “человек, мужчина, муж” – позаимствованное у италиков слово предки чувашей впоследствии утратили, но его следы сохранились во второй части чув. păjaxam “деверь”. Первая же часть слова означала “сестра”. Оно тоже утрачено в чувашском, но имеется в других близкородственных тюркских языках: туркм. bajy, “сестра мужа”, тур. bacı “сестра”. В целом слово расшифровывается как “муж сестры”, но деверь – это брат мужа. Такое несоответствие объясняется тем, что отношение родста одного и того же человека может быть разным в зависимости от стороны родства, что нередко приводит к изменению смысла одного и того же слова.Возможно, сюда же можно отнести чув. xǎrxǎm "раб", которое можно перевести как "трусливый человек" (xǎra "трусливый").

Свидетельствами такого соседства могут быть неочевидные чувашско-латинские языковые соответствия, поиск которых требует кропотливых исследований. Например, растолковать чув. пăяхам «деверь» при помощи современного чувашского языка невозможно, но если привлечь другие тюркские языки и латинский, то его можно понять как «муж сестры» (лат. homo “человек, мужчина, муж”, туркм. bajy, “сестра мужа”, тур. bacı “сестра”). Правда, деверь – это брат мужа. Несоответствие сделанного толкованию может быть объяснено тем, что названия родственника может быть разным в зависимости от стороны родства, что нередко приводит к изменению смысла одного и того же слова.

Также много в индоевропейских языках названий растений, имеющих тюркское происхождение. Эта тема подробно рассматривается в статье "Общее тюркско-индоевропейское лексическое наследство в названиях растений". Тут же можно привести наиболее интересные примеры. Один из них такой: чув. армути "полынь" – нем. Wermut "то же". В этимологическом словаре немецкого языка (А. Kluge Friedrich, Seebold Elmar. 1989) немецкое слово выводится из зап. герм. *wermаda, которому якобы есть далекая лексическая параллель в кельтском – *swerwo "горький". Однако, принимая во внимание чувашскую форму, более близкой параллелью должно быть лат. artemisia "полынь", которое могло быть позаимствованным из др. булгарского с метатезой согласных. Само чувашское слово армути является видоизменением двух чувашских же слов эрĕм (другое название полыни) и утă «трава», т.е дословно «полынь-трава». Тюркское происхождение этого слова бесспорно, поскольку подобные слова имеются и в других тюркских языках: тат. эрем, узб. эрман, як. эрбеhин – все "полынь". Греческое αρωμα "запах, аромат", заимствованное позднее во многие языки, тоже имеет тюркское происхождение.

Вот другое соответствие в названии трав: чув. pultăran “борщевик” – нем. Baldrian “валериана”. Борщевик и валериана довольно схожи между собой, поэтому перенесение названий вполне возможно. Латинское название растения Valeriana очевидно изменено под влиянием лат. valere “быть сильным”. Немецкому слову фонетически лучше отвечает тур. baldiran “борщевик”. Название этих растений, безусловно, тюркского происхождения, поскольку подобные слова имеются также и в других тюркских языках. Когда и в какой индоевропейский язык произошло заимствование, пока не установлено. К названиям трав имеет отношение и следующий пример. Сэр Джерард Клоусон (Gerard Clauson) восстанавливает древнетюркское слово *jarp (jarpuz) со значением “терпкий” на основании узб. jalpiz, каз. žalbyz "мята", Xakani – jarp “крепкий, солидный”. К ним относится также и чувашское слово çiрěп “крепкий”, которому может соответствовать нем. herb «терпкий», анг. herb "трава".

лат. pandura "трехструнная лютня" – чув. păntăr-păntăr – подражание бренчанию, треньканью струн, păntărtat – 1. бренчать, тренькать, издавать бренчащие, тренькающие звуки (о струнных инструментах), 2. трещать, грохотать (о барабане)

После того, как италики покинули свою прародину, в их ареале поселились фракийцы, пришедшие сюда с левого берега Днепра. В процессе своей миграции на берегах левых притоков Днепра Ворсклы, Псла задержалась группа древних греков, в то время как их большая часть отошла на Пелопоннес (см. раздел Древние греки на Украине). Южнее правого притока Днепра Роси поселились древние армяне и фригийцы. В таком случае, булгары должны были пребывать в соседстве со всеми ними. Когда германские племена продвинулись на юг и восток до Днепра, появилась также возможность для языковых контактов булгар с германцами. Поскольку из фракийского и фригийского языков у нас нет достаточного лексического материала, а в армянском языке слова тюркского происхождения могут быть заимствованными из турецкого, в пользу присутствия булгар на Западной Украине в большей мере свидельствуют часть чувашско-греческих, но особенно чувашско-германские языковые параллели.

Следы булгарско-германских контактов проявляются во множестве лексических соответствий между германскими и чувашским языками, которых настолько много, что они должны быть темой отдельного исследования.

Факт существования германско-чувашских лексических параллелей ранее уже отмечали некоторые специалисты, в частности Корнилов. В одной из своих работ он приводил несколько германско-чувашских лексических схождений, хотя не дал им убедительного объяснения (А. Корнилов Г. Е., 1973, 88-101). Целенаправленные поиски дают нам все новые и новые примеры. В соответствии с определенным нами ареалом тевтонов, граница между ними и булгарами проходила по водоразделу бассейнов Припяти и Днестра. Поскольку она не была четко выраженной, языковые контакты между населением были довольно тесными, что и сказалось на многочисленных лексических соответствиях современных немецкого и чувашского языков.

Некоторые германо-чувашские лексические параллели имеют соответствие в греческом и латинском языках, поэтому проследить их пути проникновения в германские сложно. В словаре Клюге допускается связь нем. Harz „древесная смола, живица” с гр. κηρασ „соты”. В таком случае сюда же относится и чув. карас „соты”. Очевидно, слово индоевропейского происхождения, ибо в других тюркских языках этот корень не зафиксирован. В этом же словаре нем. Volk "народ", которому отвечают анг. folk, шв. volc "то же", стоит с пометкой “Никаких возможностей для сравнения". Между тем, с ним можно сравнить чув. пулккǎ "стая", "стадо". Bulgar – древнее название тюркского племени, предков чувашей, происходящее от того же корня. Латинские слова vulgus “народ”, “стадо”, “толпа”, vulgaris “обычный”, очевидно, позаимствованы из булгарского языка. Неясно, из какого индоевропейского языка позаимствовано чув. карта “изгородь, ограда”. Слова этого корня есть в греческом, латинском и германских языках: гр. χορτοσ “загон, изгородь”, лат. hortus “сад”, герм. *gardon, нем. Garten, анг. garden “сад”. Еще одним примером является следующая изоглосса: чув. мăкăнь – нем. Mohn (древняя форма *mæhon) – гр. μηκων (все "мак"). Славянские слова для названия мака, очевидно, в укороченной форме позаимствованы из булгарского. В поисках происхождения этого слова было обращено внимание на арм. makan «стебель, прут». Возможно, название мака происходит от его высокого стебля. Тогда в основе его должно лежать тюрк. baqan «столб», которое ранее могло иметь расширенное значение «стебель, ствол». Поскольку говорить об индоевропейском происхождении слова нет оснований, то оно не может быть свидетельством контактов булгар с теми греками, которые остались на территории Украины после отхода их основной массы на Пелопоннес.

Взаимовлияние булгар и соседних германских народов отразилось не только на лексике, но и в верованиях и обычаях. Это тлже тема отдельных исследований, но некоторые примеры можно уже привести. Чувашское название бога турă/тур можно сравнивать с именем германского бога Тора (Донара), сына Одина. Имя германского бога, первоначально означавшее «гром», имело форму *þunra, напоминающую название верховного божества тюрок Täŋri (дословно «небо»), от которого и произошло чув. турă. Без сомнения это божество было заимствовано германцами у булгар, как и многие другие мифические существа. Например, с булгарским мифическим персонажем, который до сих пор сохранился в чувашском фольклоре как Улăп «исполин, богатырь» и имеющий также соответствия в сказках большинства тюркских народов (тур., узб. alp, тат., каз. alyp и др.) можно связывать германский персонаж другой природы: нем. Alp, Alb «домовой, злой дух», анг. elf «эльф, карлик, злобное существо». Придание устрашающего значения чужому божеству или мифическому персонажу вполне объяснимо. При желании такие примеры в мифологии можно найти. На Украине издавна для успокоения детей их пугали каким-то страшным «бабаем», которого вполне можно связывать с Папаем, главным скифским божеством. Свидетельства о более поздних языковых у культурных контактах славян и булгар будут рассмотрены отдельно (см. раздел Древние тюркско-славянские языковые связи).

Присутствие в доисторические времена древних булгар на территории Западной Украины и далее в Центрально-Восточной Европе постоянно подтверждается все новыми дополнительными фактами. Одним из них является наличие украинских фамилий булгарского походження в достаточно большом количестве. Иногда новые факты могут быть совершенно неожиданными, таким, как, например, тюркскими руническими знаками в печерному святилищі на Дністрі. Совокупность подобных совпадений имеет нічножную вероятность, с которую можно не считаться, но они просто остаются неизвестными. Между тем, такие факты вместе с данными топонимии и археологии не только противоречат родству тюркских языков с алтайскими, но и свидетельствуют о расселении тюрков на широких просторах Европы вместе с распространением созданнных ими культур шнуровой керамики, во что вообще, на первый взгляд, невозможно поверить. Особенностью психологии большинства людей является скорее желание найти опровержение утверждениям противоречащих устоявшимся представлениям, чем искать для них дполнительное подтверждение. Однако, если не согласиться с фактами, доказывающими присутствие тюрков в Европе в доисторические времена, то тюркология еще долго будет топтаться на месте